Маленькая повесть о любви - [7]
— И я тоже, — сказал я.
Остаток вечера на душе у меня было легко и спокойно — до тех пор, пока я не стал собираться спать. Я уже снял один носок, как вдруг припомнил такое, отчего у меня разом прихватило живот. Я попробовал дышать как можно спокойнее. Но это не помогало.
Мне надо было немедленно поговорить с отцом в гардеробной.
— Мама сказала, ты будешь мной гордиться, когда узнаешь кое-что. Но я не об этом.
— О чем же?
— Из-за любви можно нервничать?
— И да, и нет. Ты что имеешь в виду?
— Я положил подарок в парту одной девочке, о которой я тебе уже рассказывал. Ну, той, в которую я, наверное, влюбился.
— И…
— У нее такие сильные мускулистые руки.
— А это плохо?
— Нет, даже симпатично. Но я завернул подарок в страницу с комиксами про силача Попая.
— Вот оно что!
— Ну, ты знаешь, это тот, у которого огромные бицепсы. А вдруг она подумает, что я хотел подразнить ее?
— И поэтому ты так нервничаешь?
— Ну, из-за этого тоже. Она очень обидчивая. И потом — что, если она прочитает мое письмо вслух при всем классе?
— Ты думаешь, она может?
— Нет.
— Тогда будь что будет. Без риска не прожить. Но я не могу больше разговаривать. У меня много дел. Пока, старик.
— До свиданья, папа.
Мне показалось, что он зажег трубку. Или это просто в трубе что-то чиркнуло и зашуршало.
Глава 8. Париж у Эльзы над головой
На следующее утро директор поймал меня в коридоре, когда я торопился на урок. Я уже опаздывал, так как долго простоял на улице, разглядывая замерзшего на ветке снегиря и размышляя об Эльзе. Старался представить, что она подумает, когда прочитает письмо. А еще — стоит ли вообще ходить в школу.
— Вот так удача, тебя-то мне и надо, — запыхавшись, сказал он.
Но я не считал эту встречу удачей.
— Хуг! — выпалил я, словно взятый в плен индеец.
— Я кое-что вчера забыл.
— Извините, но нам сейчас будут объявлять итоги четверти. Учительница не любит, когда мы опаздываем.
— Это не займет много времени.
Директор старался говорить спокойно. Но я чувствовал, что внутри у него все кипело. Что он еще задумал? Дать мне подзатыльник, пока нет учительницы? Или подвесить меня вниз головой на крючке в раздевалке?
— Что вы забыли?
— Верни мне ключ.
— Какой ключ?
— Не валяй дурака! Ты знаешь, о чем я говорю. Если не отдашь, мне придется разбить стеклянную дверцу. А вставить стекло стоит больших денег. И знаешь, кто за это заплатит? Твои родители. Ты этого хочешь?
Нет. У нас и без того было туго с деньгами. Я представил, как наше жалкое рождественское угощенье превращается в кучу кошмарных квитанций.
— Нет, — сказал я, нехотя достал ключ из кармана и положил ему на ладонь.
— Хорошо. А ты вчера передал родителям записку?
— Да.
— И что они сказали?
— Папы нет дома. А мама плакала.
Тут директор улыбнулся:
— Теперь ты видишь, как огорчил маму?
Когда он отошел на приличное расстояние, я сказал очень громко, чтоб он слышал:
— Но она плакала от гордости! И не имеет значения, сдерете вы усы или нет. Теперь все будут вспоминать о них каждый раз, когда будут проходить мимо скелета.
И я со всех ног помчался в класс.
Начало дня оказалось неплохим.
Директору не удалось позлорадствовать.
Когда я вошел в класс, крышки всех парт были подняты. Как всегда перед каникулами, надо было навести порядок. Учительница просила выбросить все ненужное, а остальное аккуратно сложить. В этом они с мамой были похожи, мама тоже любила порядок.
— Почему ты опоздал, Фред? — спросила учительница.
— У меня был небольшой разговор с директором.
— Ясно. Иди на место и наведи у себя порядок.
— Будет сделано.
Для начала я собрал свои неудачные рисунки и сунул их в рюкзак вместе с задачником по математике. Но вдруг я застыл на месте — краем глаза я увидел, как Эльза, спрятавшись за приподнятой крышкой парты, читает мое письмо.
Это продолжалось бесконечно долго.
Я боялся смотреть в ее сторону. Но и отвести взгляд тоже не мог.
Эльза наморщила лоб, будто решала сложную задачу.
Что сейчас будет? Вдруг она поднимет руку, помашет письмом и объявит, что получила идиотскую записку от придурка справа?
Но нет, Эльза аккуратно сложила листок вдвое и убрала в портфель.
Затем достала пакет, посмотрела на обертку с Попаем и его накачанными бицепсами.
Я так и не понял, о чем она подумала.
Пакет Эльза в конце концов тоже положила в портфель, потом передвинула что-то на парте и закрыла крышку.
Тут как раз учительница объявила, что уборка закончена, и зажгла все четыре свечи в подсвечнике для адвента[1] у себя на столе. В любой другой год она почитала бы нам что-нибудь о Рождестве, а потом раздала табели с оценками. Но на сей раз она вместо этого повесила на доску карту Европы.
— Так выглядела Европа до войны, — сказала она. — Я хочу, чтобы вы это запомнили. Чем бы все ни закончилось.
Один за другим мы выходили к доске и показывали на карте города. Это выглядело торжественно, как на похоронах бабушки, когда все по очереди подходили к гробу прощаться.
Мне все время казалось, что на меня кто-то смотрит. Но когда я поворачивал голову, Эльза сидела как ни в чем не бывало и смотрела прямо перед собой.
Если тебе кто-то нравится, много чего можно навоображать.
Наконец подошла очередь Конрада идти к карте. Ему достался Париж. Он стал кривляться — размахивал указкой, будто фехтовал. И под конец ткнул ею куда-то в Польшу.
