Маленькая кондитерская в Бруклине - [60]

Когда, пенясь белым, набегали и обратно прятались в море волны, взлетали фонтаны брызг. Солнечный свет плясал и отражался от волн, насколько хватало глаз. По небу были разбросаны несколько блеклых облаков, перистых, как сахарная вата – такие обычно развеиваются к тому времени, когда солнце достигнет зенита.

Софи подумалось, что в морском воздухе есть что-то особенное. На тебя сразу нисходит покой. Может быть, это был постоянный ритмичный шум волн, сонная неизбежность, с которой волна за волной накатывают друг на друга. Или, может быть, это был грохот, с которым они разбиваются о камешки, а после мягкий плеск, когда усталая вода бежит назад по песку. Или, возможно, жалобные крики чаек, кружащих над головой.

Они шли молча, держа обувь в руках, пока пляж не оказался в их полном распоряжении. В полном согласии они нашли местечко посуше и уселись на ветровку Тодда (дома в Англии она назвала бы ее непромокаемой курткой), бок о бок, их бедра соприкасались. Софи взяла у Тодда сумку и достала термос и пластиковые стаканчик, потом булочки с корицей и, развернув бумагу вокруг них, как тарелку, положила на песок.

Тодд протянул ей дымящийся пластиковый стаканчик с кофе, и они чокнулись.

– Твое здоровье.

Софи кивнула на выпечку.

– Завтрак.

Он взял одну с кривой улыбкой и, жуя, стал глядеть на море, оперев пластиковый стаканчик о согнутое колено.

Это было идеальное мгновение. Мирное взаимопонимание. Хороший кофе. Еда. Никому ничего от них не нужно. Не нужно никуда идти, никто не заставляет разговаривать, не нужно быть кем-то, кроме самой себя. В обществе Тодда было что-то особенное, он, казалось, обладал врожденным чутьем, когда стоит поддразнить, когда стоит говорить, когда – быть серьезным, а когда – лучше вообще молчать. Вероятно, это объяснялось тем, что ему было комфортно с самим собой. Казалось, он точно знал, кто он есть и что собой представляет. Софи же некогда думала, что у нее все понятно, спланировано и рассчитано, а теперь сомневалась в собственном суждении, которое оказалось невероятно катастрофичным.

– Ты морщишься, англичанка, – тихо заметил Тодд, и, повернувшись, она обнаружила его лицо в нескольких дюймах от своего, его голубые глаза смотрели серьезно и твердо. – Ты в порядке?

– Да. Просто на секунду задумалась.

– Похоже, это были не самые лучшие мысли. Что-то, связанное с мистером женатиком?

Софи выдержала его взгляд и нахмурилась, все еще пытаясь понять его.

– А ты действительно очень проницательный, да? – спросила она.

Его голубые глаза скользнули в сторону моря.

– И совсем не мелкотравчатый светский лев, каким притворяешься.

Софи пристально всматривалась в его профиль, а он упорно смотрел на волны, его кадык слегка опустился.

– Для человека, который каждый вечер встречается с новой девушкой, каждую ночь открывает для себя новый бар и устраивает вечеринки каждый уикенд, – она смягчила свой голос, чтобы звучало не так обвиняюще, – ты как будто слишком уж легко готов все бросить, когда Белле нужна помощь или мне нужно показать Бруклин.

Ее захлестнула волна тепла, и она вдруг поняла, что он был очень добрым человеком и, судя по тому, как внезапно сжались его губы, не слишком хорошо умел это признавать или принимать похвалу.

– С чего бы это?

Он взял ее руку, переплел свои пальцы с ее и положил их себе на колено.

– Не думай, что я хороший парень. Я не слишком хороший. Белла – член семьи. А через нее – ты. Ты добра к ней, а я сделаю что угодно, чтобы помочь Белле. Когда мы были детьми, она была моим лучшим другом. Я хорошо умею тусоваться, мне нравятся клубы, бары, рестораны, и мне платят за то, что я пишу о них. Это отличная работа, но… через некоторое время все приедается, и опять же это – работа. А ты, ну… ты никогда не даешь мне спуску. – Он повернулся к ней лицом. – Не хочу показаться… ну ты знаешь… девушки склонны… я не жалуюсь… мне чертовски повезло с генами, но некоторые люди ничего больше и не видят. Ничего, кроме… черт, я даже не могу поверить, что говорю это… фантика от конфетки. Эти девушки не знают меня настоящего. Как бы они ни были хороши. А ты, – Тодд улыбнулся ей своей обычной улыбкой, от которой в животе у нее разлилось тепло, – ты обращаешься со мной как с настоящим человеком. Ты мне нравишься, англичанка. Когда мы ходили в «Оникс» тем вечером, я понял… что мы друзья.

Друзья. Софи проигнорировала внезапный укол боли и широко улыбнулась, как будто это была лучшая новость за всю неделю. А потом он взял и все испортил, наклонившись к ней и поцеловав ее в самый уголок рта, – прикосновение было легким, как пушинка. Когда он отодвинулся, его взгляд словно обжег ее, но Софи постаралась сохранить безмятежную улыбку, мол, «мы-просто-друзья», в то время как внутри ее сердце совершало серьезные гимнастические кульбиты.

– Мне действительно нравится твое общество… я чувствую, что могу быть собой. Мне никогда не нужно думать о том, что я говорю. С тобой рядом легко.

– Эми показалась мне милой, – сказала Софи, чувствуя покалывание кожи там, где его губы словно оставили отпечаток, и тяжесть его руки на ее бедре, когда его пальцы обхватили ее.