Маленькая фигурка моего отца - [31]

На следующий день, вечером, комендант пригласил ее в казино. А она, якобы для того, чтобы добыть на вечер платье понаряднее, выпросила у него пропуск. В казино она пила мало, но то и дело подливала своему кавалеру, который и так не нуждался в особом приглашении. А в конце концов отвела абсолютно пьяного коменданта в его комнату.

Там она устроила ему сцену ревности и во время перебранки кричала, что на пальце у него обручальное кольцо. Она потребовала, чтобы он показал ей фотографии супруги, хранившиеся у него в бумажнике, и комендант после некоторого колебания ей уступил. Затем она отдалась ему, а как только комендант заснул, достала из сумочки снотворный порошок и посыпала ему на лоб и на волосы. Потом забрала бумажник, документы и пистолет и прошла мимо часовых, предъявив подписанный капитаном пропуск.

На первый взгляд, эта Соня Орешкова была совсем невзрачна и совершенно лишена женских чар. Она ничем не обратила бы на себя внимание среди десятка своих русских ровесниц. Однако во время разговора ее лицо оживлялось, у нее были глубокие глаза и выразительные жесты.

Мне надлежало сфотографировать ее в камере спереди, сзади, справа и слева, потом обнаженной, потом снова одетой, черт знает зачем. Когда ее уводили, какой-то эсэсовец потребовал ее сапоги. Они были белые, юфтевые, и этот тип ей просто сказал: «Они тебе больше не понадобятся».

В свой последний путь она отправилась с гордо поднятой головой, не снизойдя до мольбы о пощаде. Неподалеку от тюрьмы была вырыта яма, уже почти заполненная трупами. На краю этой ямы она стала на колени и принялась молиться, но, не завершив молитвы, была убита выстрелом в затылок.

В таких случаях, — произносит голос отца, — меня покидала холодная страсть, мания запечатлевать все подряд, о которой я тебе рассказывал. Лучше было как можно более безучастно навести аппарат на резкость, нажать на спуск, перемотать пленку и побыстрее о ней забыть. Бывали мгновения, когда я дорого отдал бы за то, чтобы превратиться в КАМЕРУ. Но, к сожалению, есть вещи, забыть которые труднее, чем извлечь пленку из «Лейки».

В отцовских письмах с фронта о подобном почти не упоминалось. Очень редко заходила речь о смерти, тем более, об убийстве, ни слова о жестоком любопытстве. Зато отец просил маму в ясные ночи почаще смотреть на Кассиопею (в форме буквы «W», с которой начиналось его имя, «Вальтер»). А еще он настаивал, чтобы Розели носила на шее крестик и не забывала о Вальтере.

Кстати, отец решил, что отныне его должно называть не «Вальтерль», а только «Вальтер». А еще его явно обижало обращение «мой маленький герой», хотя он воспринимал его не без иронии. Он писал о том, что получил звание ЗОНДЕРФЮРЕРА и награжден Железным крестом второго класса. По-видимому, некоторые ласкательные имена в его глазах плохо сочетались с его нынешним статусом.

В остальном письма пестрили призывами держаться («мы должны принимать все, что посылает судьба, и не сдаваться…») и надеждами, что все будет хорошо («рано или поздно придет час, когда я смогу свободно выражать свои мысли и пойму, что все наладилось, что страхи и горе остались в прошлом»). Послевоенное время отец представлял себе совершенно не таким, каким оно оказалось на самом деле. Когда я прочел эти строки, меня охватило ощущение безнадежности.

Я словно перенесся в тысяча девятьсот сорок второй год, но при этом знал, что произойдет до тысяча девятьсот семьдесят пятого. Отец надеялся на полную и окончательную победу Германии, на головокружительную карьеру в «процветающей, возрожденной, здоровой, мирной» Германии, на счастливый брак с женщиной, идеально дополняющей его в профессиональной и в личной сфере, на появление сына, которым мог бы гордиться сам фюрер. «Надо же, — сказал в больнице отец, опутанный всевозможными шлангами и трубками, — вот во что иллюзии-то воплощаются». А я сидел рядом и почти физически ощущал, как проходит время.

2

Однажды, когда отец лежал в больнице, ко мне нагрянула команда телевизионщиков. Услышав мою фамилию, оператор насторожился.

— Хениш? — переспросил он. — Хениш? А вы случайно не родственник такому маленькому, лысому фотографу?

— Да, — признался я, — действительно родственник. Я его сын.

— С вашим отцом не соскучишься, — продолжал оператор. — Вечно шутит, всякие каверзы выдумывает. ХЕНИШ ЗНАЕТ, ЧЕГО ХОТЯТ ЖЕНЩИНЫ. Вашему отцу просто нет равных. А Клуб горилл? Это надо же было такое придумать!

Клуб горилл был и вправду создан моим отцом, хотя в существовании этой организации я долгое время сомневался. «Я основал клуб, — по секрету сообщил мне однажды отец с лукавой улыбкой. — В нем соблюдается следующее правило: всякий член клуба, повстречав председателя, обязан уплатить ему шиллинг. За это председатель до следующей встречи с членом клуба обязуется быть его телохранителем.

Председатель, само собой, — я, рядовые члены — в частности, большинство депутатов парламента. Я ведь сейчас почти каждый день снимаю в парламенте, так что моя тактика окупается. Клуб беспартийный, шиллинги я с радостью принимаю и от левых, и от правых. Увидев меня, федеральный канцлер послушно лезет в кошелек, как и лидер оппозиции».