В суете, неожиданности и слезах я незамеченно притаился за спинкой кровати. Лена лежала тонкая и тихая. По щеке скользил лучик солнца. Мне показалось, что она вот-вот улыбнется и откроет глаза. Но Лена будто забыла, что у ее постели стоит доктор и дожидается, когда можно будет достать трубку и прижать ее к вздрагивающему сердцу. Ее лицо было похоже на апельсиновую дольку, светящуюся на солнце.
— Оставьте меня, — попросила Анна Семеновна.
Мы вышли. Доктор никак не мог попасть ногой в галошу. Не глядя ни на кого, он взял шляпу и проговорил:
— Разве я нужен… Разве я нужен…
Дверь стукнула, и его шаги прошуршали по гравию у окна.
На столе, где лежала докторская шляпа, остался букетик фиалок.
В те дни в магазин спешили, как на вокзал, и пили чай с «белой розой». Мамы слушали последние известия и спускали по ночам шторы из газет. Мальчишки бегали за ворота встречать почтальона и играли в войну. Девчонки считали серые шляпы и загадывали желания. Эта нехитрая забава занимала много времени и приносила капельку радости. Весь смысл был в последней, сороковой шляпе. Только она решала «быть или не быть». Надо было подойти к дяде и как можно беззаботней спросить:
— Который час?
Если дядя отвечал, то желание исполнялось. Если нет, то начиналось все сначала.
Но был в этой игре проклятый момент, когда случайно встретившаяся черная шляпа гасила серые. О, это очень печально кончало день. Я до сих пор с отвращением гляжу на черные шляпы и ношу серую. Я их невзлюбил после одного запомнившегося случая.
У забора копошились куры, и бордовый петух ходил гоголем вокруг них. Мы с Мартой сидели на заборе, смотрели на улицу и ждали с работы маму.
Мама сошла с трамвая с каким-то мужчиной. Он нес сетки и обмахивался черной шляпой. Марта вскрикнула и убежала в глубь сада, оставив на заборе клок цветастого платья, зацепившегося за гвоздь.
От мужчины пахло табаком. Он снял меня с забора, поставив сетки прямо на асфальт, и вытащил из кармана открытку.
На открытке мальчик показывал пограничнику чащу, где скрылся враг, а внизу жидкими чернилами рукой отца было написано: «Это ты, мой маленький боец, вместе с далеким папой».
Мне стало грустно. Я увидел мамины заплаканные глаза и сам тоже чуть не заплакал. Мужчина погладил мамино плечо, пожал мою руку и ушел, сильно хромая.
А когда пришли домой, мама сказала, что папа ранен и что это вовсе не страшно, и даже улыбнулась, но у самой дрожали пальцы и дергались губы.
А Марта сидела на кровати и растирала по щекам слезы — ей было жалко папу и тридцать девять серых шляп, сгоревших так нелепо.
Было загадано: вернется отец или нет? Было уже насчитано тридцать девять серых шляп! И вдруг черная…
Мы верили в игры. Но после этого случая Марта больше никогда не считала шляпы.
Шел сорок третий год. Лето стояло солнечное и мягкое. Земля дышала широко и свободно. Курорт Бакирово близ татарской деревушки Шугурово притаился в аллеях густой акации. Мама работала главным врачом, а мы с Мартой удили рыбу и ходили к раненым.
Грязелечебница помещалась в деревянном доме, опоясанном стоками, в которых журчала ключевая вода и по дну рос зеленый мох.
Разгоряченные, обжигая зубы, мы пили эту ледяную воду, отражавшую мелкими волнами загорелые лица. Ломкая речушка продиралась сквозь тальник. Пахло молодой сочной травой.
Я забрасывал удочку и смотрел, как Марта плетет венки из большеголовых ромашек. Язь осторожно подходил к червю, трогал его упругими губами и топил поплавок.
Марта визжала, ловила в траве прыгающую толстобокую рыбу и гладила пальцем выпученные испуганные рыбьи глаза.
Марта очень любила рыбу. У нее была удивительная страсть перебирать в ведерке скользкое быстрое серебро. Я ругался, а Марта смеялась, плескаясь водой.
Прямо с рыбой мы шли к дяде Жене. Он лежал в маленькой палате со светлыми окнами и голубыми обоями. Только иногда его выносили на траву, и тогда он жмурился на солнце, будто никогда его не видел, и заливался долгим довольным смехом. Синие глаза дяди Жени глядели весело и просто. Он был большой выдумщик и добряк. Под подушкой у него таились конфеты и письма.
Мы вместе чистили рыбу, закрывшись на ключ, солили и несли с Мартой на кухню толстому и кряжистому повару дяде Феде. А потом закатывали пир. Дядя Женя врал, а мы слушали и до слез хохотали.
— У нас была собака Пирс, сильная и сумасшедшая. Ела конфеты и дыню, как хлеб. Сынишка катался на ней, как на лошади. Однажды мы подарили ему книгу «Два капитана». Завернули в синюю бумагу и положили на стол. Вернется, мол, из школы и увидит. Сами пошли в магазин за пряниками. Приходим — сынишка сидит на полу, а Пирс терзает на столе книгу. После этого мы запаковали Пирса в ящик и отправили на Камчатку. Говорят, он там подружился с дикой волчицей и сбежал в тайгу, но до сих пор тоскует по конфетам и дыне.
…Теперь, спустя много лет, мне почему-то снова хочется туда, в теплую голубую палату, чтобы вложить окрепшую ладонь в сильные руки дяди Жени. Увидеть солнце, катящееся над горой, где ковыль тонкими лапками ощупывает воздух.
Его ранили под Орлом в позвоночник. Всю ночь он пролежал на тугих еловых ветках без табака и слез. Утром его нашли без сознанья от потери крови и невозможной боли. А через три дня У-2 в сумерки сел на сочные луга Бакирово.
