Мальчишки - [30]

Они стоят долго.

Он берет ее маленькие пальцы, перебирает, приближается к ней лицом и целует в губы.

Она не отстраняется, заколдованная звучными словами. Они поют в ней: Денеб, Арктур, Орион. Она гонит их прочь, наслаждаясь их звучанием. Она не отстраняется от Кости.

Он целует ее, не обнимая. Ее теплая ладонь лежит на холодном камне набережной.

— Я хочу искупаться, — говорит вдруг он. — Пойдемте вниз.

Он тянет ее за руку. Звонко ударяя ногами, они сбегают примолкшей улицей к морю.

Море лежит черное, как копировальная бумага. Оно слегка набегает на берег, и слышно, как тонкими ручьями вода змеится в гальке.

Костя, осыпая камни, идет к черной воде.

— А вдруг утонете? — говорит Галя.

Он, упруго оттолкнувшись, ныряет, и там, где врезается в воду, зажигается светлыми свечами море.

— Фосфорится, — кричит Галя и прыгает по берегу…

Когда она возвращается в корпус, дверь уже заперта. Открывает старая тетя Поля с сонными глазами и слабыми от сна руками. Тетя Поля долго ищет ключ, долго ищет, куда его вставить и, наконец, бормочет:

— Лучше до утра уж. Чего в ночь будить… В другой раз до утра оставайся.

Галя на цыпочках проходит по коридору, юркает в комнату и, запершись, усаживается на подоконник.

Она прикладывает к уху раковину, повторяя:

— Денеб, Орион, Арктур… — И слышится ей, что и раковина повторяет то же.

Назавтра она с утра ждет Костю. Расхаживает по комнате и ждет.

Светлые пятна бегают по паркету. Она наступает на них, смеется, — будто по солнцу ходит, будто чувствует горячими ступнями солнце.

Стук в дверь.

Подлетела. Отомкнула. На пороге тетя Поля.

— К врачу, дочка, иди. Зовет.

— Нажаловались, тетя Поля?

— Дурочка ты, иди. На ванные записываться надо.

— Я потом… Я после обеда.

— Как знаешь. Мне велено передать. Как-никак в санатории ведь. Не на балу.

Галя сдернула со спинки кровати купальник. Наскоро переоделась, слетела к морю, поискала глазами, вскрикнула:

— Костя!

Он сидел на корточках и тыкал пальцем в медузу.

— Медуз ловишь?

— Ловлю.

— Они холодные, да?

— Ага.

Она прыгнула с визгом в воду. Она поплыла далеко за бакен.

Он остался на берегу. Сидел и смотрел, как тает на солнце медуза.

— Ух, как здорово! — сказала она, отжимая волосы.

— Ты как русалка, — сказал он…

А потом они пришли в ее комнату с голубыми обоями.

Было светло, уютно — в окно катилось море.

Он курил и не знал, куда стряхнуть пепел.

Взял с тумбочки раковину, покрутил ее в руках и погасил в ней папиросу.

— Я завтра уезжаю, Галя.

— Как завтра?

— Так, утром. У меня сын заболел…

Она смотрела в окно. Низко у воды пищали чайки. Он встал, расстегнул ворот.

— Я пойду. До свиданья, Галя.

Она не ответила. Слышала, как стукнула дверь, слышала, как он прошагал по коридору. Потом взяла с тумбочки раковину, выбросила из нее папироску и выдула пепел. Приложила раковину к уху — в ней шумело море.

Вдруг нечаянно она больно ударилась ногой о чемодан, и у нее из глаз брызнули слезы.

Она сказала:

— Ты очень плохой. Ты невозможно плохой. У тебя даже замки ржавые.

Она ругала чемодан, как человека. Он неуклюже лежал на боку, пухлый и большой…

ЖЕЛТАЯ ПТИЦА

Я жду писем, но их нет. Это плохо, когда нет писем. День… два… три… неделю… месяц… Может быть, их не будет совсем, как снега летом. Я жду. Я спускаюсь вниз к деду Афанасию и спрашиваю:

— Как погодка?

— Нету тебе писем. Гуляй, — отвечает хмуро дед. Он сидит на широком стуле и читает газеты. Читает подолгу, несколько раз в день, кашляет, поправляет очки и опять читает.

Я хлопаю дверью, и следом за мной со ступенек спрыгивает Наташка, важная, в первых бантиках, пуговицы блестят на пальто. Она глядит на солнце, смеется и кричит:

— Дяденька, достань мне сосульку…

Кричит долго и пронзительно, пока не зажимает в варежке чистую, как стекло, сосульку. Потом убегает за угол и грызет ее маленькими белыми зубами.

К Наташке подходит уличный, ничей пес, всегда улыбающийся попрошайка, извивается, показывает Наташке язык, тыкается мордой в ее боты и весело встряхивает ушами.

— Не дам… Вот какой… — говорит Наташка и прячет сосульку за спину. Но пес пристает, садится на задние лапы, крутит мокрой мордой.

Наташка бежит назад к подъезду, за ней юлит пес.

От голого гравия идет весенний теплый пар, по небу, как белые одуванчики, летят облака.

А писем нет…

Наташка оглядывается на пса, звонко разбивает о камень сосульку, щурится на брызнувшие осколки и принимается воевать с толстой тяжелой дверью.

Пес оскорбленно фыркает и прямо по мелким лужицам идет прочь.

— Дедушка, весна! — визжит Наташка.

Но дед будто не слышит ее и закрывает улыбку газетой.

Наташка залезает на стол и болтает без умолку, делает страшные глаза и веселит дедушку. Она зажигает ему спички и рассказывает сказки про волка и лису.

А писем нет.

Я медленно поднимаюсь наверх.

— Фараон! — кричит снизу Наташка.

— Фараон! — прокатывается по общежитию.

Это Наташка дразнит меня. Ей забавно и светло — весна, сосульки сыплются.

Сейчас она соберет тряпичных кукол в цветастых сарафанчиках и примется их усаживать у батареи. Она будет их баюкать, петь и расставлять перед ними чашечки. Она повяжется фартуком. Она будет играть «в дочки-матери». Позовет:

— Дедушка, иди сюда. Ты будешь «папой». Ладно? Я тебе нисколько не мешаю. Ты можешь там сидеть, но только разговаривай…