Мальчишки - [15]

— В доме-то сыро? — спрашивает он.

— Сухо.

— И у меня сухо. Скоро, поди, снесут нас. Домище поставят. Каменный, с балконами. Выйдешь этак, папиросочку закуришь и сам вроде бы как новый…

Оттого ли, что жарко, говорить не хочется. Я смотрю в небо, где спокойно и кучно плывут облака, и, чтобы скоротать время, начинаю складывать их медленную игру в рассказ. Так мы делали в детстве. Но тогда это было серьезно и даже страшно от появляющихся невесть откуда белых замков, королей и ведьм.

А сейчас… Громадные снежные валуны плывут и плывут. Одинаковые, пронизанные солнцем. Скучно глядеть на них.

Я вспоминаю, как вот здесь же, на крупных камнях, мы сидели с Аленкой, внучкой деда, как она, широко округлив глаза, выдумывала такое, что колючей становилась рубаха, прилипая к спине.

Аленка возбужденно взмахивала рукой, будто раздвигая занавес, и небо оживало. Облака перерождались в сказочные образы, а сама Аленка в необыкновенную девочку.

— Ты как королева, — запинаясь, сказал я ей как-то.

У нее даже уши покраснели.

Аленка появилась у нас во дворе тоненькая, с косичками, в синенькой юбочке, прижимая к груди куклу. Дед держал ее за руку, насупленный и праздничный. А ближе к вечеру, когда она снова показалась уже без деда, мы с Мишкой подошли к ней и начали задираться.

— Ты чья такая?

— Дедушкина.

— А вот и не ври, — Мишка дернул ее за косичку. Аленка быстро заморгала и чуть отступила в сторону.

— Ты в войну играешь?

— Нет…

— Научим, — Мишка снова было потянулся к косичке, но Аленка отпрыгнула еще дальше и показала ему язык.

Нас занимала Аленкина рука. Она ею почти не двигала и носила бережно, согнув навсегда в локте. Однажды Мишка спросил ее:

— А ты почему в перчатке?.. Или холодно?

— Нужно…

Мишка приблизился к Аленке и важно ткнул острым пальцем в руку. Его белесые брови поползли вверх, и он протянул:

— Деревянная…

Аленка вдруг закрыла лицо рукой и убежала в дом.

Я побил тогда Мишку. Крепко побил…

— Ты чего, оглох? — недовольно крякает дед. — Крышу-то перестилать будете? Или так, опять на авось? Я вчера ругался с домоуправом. Говорю: «Помойку чини. Я что тебе, говорю, на старости лет нюхать этакую пакость должен? Что ни весна — аромат в окна. Бесстыдник!» Послушал и ушел. Смирненький, а бездельник. Прямо куропатка…

Я не понимаю, почему именно куропатка, но старательно киваю головой — нельзя не кивать: дед зорко следит за мной маленькими быстрыми глазами.

— Ну и погодка. Ослепенье. Кури?

Дед подходит ко мне и усаживается рядом. Табак его крепок, как и жилистые руки. И сам дед сбит прочно, умно и красиво.

— Ты чего же молчишь? Думаешь — старый, так и голову воротить? Шустрый ты, Юрок.

— Да нет, дедушка. Это вы зря так. Просто жарко, вот и молчу.

— Ждешь, что ль, кого?

— Никого не жду.

— Плохо. Вот с Аленкой…

Он чмокает губами и лохматит пальцами бородку.

А облака идут, ровно застилая край неба. И там, где они обрываются, нестерпимо жарит солнце и кажется, вот-вот оно сорвется — настолько легка синь и неудержимо прозрачен воздух.

— Ждешь, знаю. Я, брат, все вижу. По мели ходишь, чтобы не замочиться. Знаю…

Скрипнула калитка. Дед встрепенулся и воровато раздавил каблуком цигарку. Хитренькая виноватая улыбка вздрогнула на его губах.

Аленка весело подбежала к нам и поставила деду в ноги сетку.

— Устала… Опять куришь? Здравствуй, Юра… Видела. Спрятал. Не любите вы, дедушка, меня, потому и делаете так. Это ты ему, Юра, удружил?

Дед сидит, аккуратненько сложив на коленях руки, и рассматривает башмаки.

— А день какой, Аленка… Солнышко…

— Ты мне зубы не заговаривай.

Аленка в жакете, черном и тесном. Я подумал, с какой радостью она скинет его и останется в легкой блузке, едва только переступит порог дома и сядет с дедом пить чай, открыто положив неподвижную руку на скатерть. Словно услышав мои мысли, она говорит:

— Пойдемте чай пить. С вареньем.

— Спасибо, Аленка.

Она покусывает кончик косы, переброшенной на грудь, и как-то неловко отводит за спину несгибающуюся руку. Дед тяжело поднимается с камней.

— Гнушаешься, значит? Дела? Эх, ветер ты… Пойдем, Аленка.

Я смотрю, как Аленка долго возится с замком, а дед переступает с ноги на ногу, нетерпеливый и седой.

И тут, случайно взглянув на калитку, я вижу Риту. Она в прозрачной кофточке, сияющая, словно нарочно проходит мимо Аленки, близко-близко, скользя по ней глазами. Аленка удивленно встречает ее беглый взгляд и рывком распахивает дверь.

— Ты что-то заскучал, Юрик. А это кто? Какая-то угловатая, черная.

— Аленка, — машинально отвечаю я.

— У нее красивая коса…

— Да…

Я все еще вижу Аленку, ее глаза, устремленные на Риту. В них была горечь, или мне показалось… И еще что-то.

— Ты меня ждал, Юрик?

— Да… Ты знаешь, хорошо двигать руками…

— С чего это ты вдруг?

— Двумя руками укладывать волосы. Чай пить двумя руками. Хорошо, правда?

— Я не понимаю.

Беспричинная злость поднимается во мне. Я сдерживаю себя.

— Ты любишь облака, Рита?

— Что с тобой? Откуда эти странные вопросы? Ты меня звал — я пришла. К тебе пришла.

— Извини. Я долго ждал и думал. Много думал. И поэтому ты не понимаешь меня. Это случается со всяким. Иногда.

Я взял Риту за руку, и мы вошли в дом. Я был взволнован.