Мальчики Берджессы - [35]

Джим рассказывал о своей учебе на юридическом факультете, и Бобби внимательно слушал, задавал вопросы. Джима с самого начала влекло уголовное право, и они с Бобом обсуждали правила о доказательствах, случаи, когда допустимы показания с чужих слов, как ведется процесс по уголовному делу, какова роль наказания в обществе… Пэм к тому моменту уже осознала свой интерес к науке и представляла общество большим организмом, состоящим из миллионов, миллиардов клеток, поддерживающих в нем жизнь. Преступность она рассматривала как любопытную мутацию. Иногда Пэм робко принимала участие в дискуссиях братьев. Джим никогда не говорил с ней снисходительным тоном, который нередко допускал с Бобом и Сьюзан, и это особое к ней отношение всегда удивляло Пэм. Она также удивлялась тому, как странно в Джиме уживаются искренность и высокомерие. Годы спустя, во время процесса над Уолли Пэкером, Пэм прочитала в одной статье о Джиме слова его гарвардского сокурсника: «Джим Бёрджесс вел себя отстраненно и был непостижимым». Тогда Пэм вдруг поняла то, чего прежде долгие годы не понимала, – Джим в Гарварде ощущал себя чужим, а в Ширли-Фоллз его тянуло не только из-за матери, к которой он всегда был внимателен и добр, но и потому, что там осталось все свое, родное. Родной говор, родные щербатые тарелки, двери, которые так перекосило от времени, что они перестали закрываться. Если в Гарварде у него и были какие-то девушки, он о них помалкивал. Зато в один прекрасный день сообщил, что за отличную успеваемость и уже тогда высокую квалификацию ему предложили работу в окружной прокуратуре Манхэттена. Он собирался накопить опыт судебной практики и вернуться делать карьеру в Мэне.

– Ай! – вскрикнула Пэм.

Кореянка, массирующая ей икру, с виноватым видом произнесла что-то непонятное.

– Извините. – Пэм махнула рукой. – Слишком сильно нажали.

Она ощущала дрожь ностальгии и даже зажмурилась, чтобы прошлое не окутала бледная пелена скуки. Неужели городок Ширли-Фоллз представлялся ей таким чудесным местом лишь потому, что она была молода и влюблена? Неужели ей больше не суждено испытать такое же томление, такой же пронзительный восторг? Неужели опыт и прожитые годы глушат человека навсегда?

Именно в Ширли-Фоллз она ощутила первый трепет взросления. Если колледж открыл перед ней мир многих людей, мыслей и знаний (а знания Пэм очень любила), то Ширли-Фоллз нес в себе магию чужого города. Всякий раз, приезжая туда, Пэм с головокружением, в эйфории чувствовала, будто катапультировалась в место, где она взрослая. Неожиданная взрослость проявляла себя в самых обыденных вещах. Например, когда Пэм (пока Боб чистил в доме сточные желоба) сама по себе отправлялась в семейную пекарню на Аннетт-авеню и устраивалась за столиком. Тамошние пухленькие официантки с приветливой беспечностью приносили ей кофе, на окнах висели подхваченные ленточками занавески в оборочках, в воздухе разливался сладкий аромат корицы. Мимо шли мужчины в костюмах, направляющиеся, видимо, в суд или в офис, и женщины в платьях – неизвестно куда, но с видом весьма серьезным. И Пэм прямо-таки видела себя на рекламной картинке в журнале, которые ребенком так любила рассматривать в библиотеке: счастливая молодая женщина пьет кофе, а вокруг нее кипит жизнь.

Временами, когда Боб занимался или играл с Джимом в баскетбол на парковке у старой школы, Пэм залезала на вершину холма, который возвышался на краю городка, и оттуда смотрела на шпили собора, на кирпичные заводы, что тянулись вдоль реки, на мост над пенной водой, а по пути назад заглядывала в магазины на Грэтем-стрит. «Пекс» уже закрылся, но было еще два универмага, и Пэм, скрывая волнение, бродила по ним, перебирала платья, раздвигала вешалки на металлических стойках. В парфюмерном отделе она брызгалась духами, и Барбара потом говорила: «Пахнешь как француженка», а Пэм отвечала: «Ах, Барбара, я просто решила прогуляться по универмагу». И Барбара замечала: «Оно и видно».

Союз с Барбарой дался ей легко. Пэм понимала свое главное преимущество перед Сьюзан – она не приходилась этой женщине дочерью и потому могла ходить туда, куда Сьюзан не дозволялось. Например, в бар «Синий гусь», где бокал пива стоил тридцать центов, а музыкальный автомат гремел так, что столы подпрыгивали от пения Уолли Пэкера: «Сними с меня этот груз, груз моей любви…» Пэм покачивалась в такт рядом с Бобом, положив руку ему на колено.

Когда праздновали окончание экзаменов, чей-нибудь день рождения или то, что Пэм с Бобом попали в список лучших студентов, они все вместе шли в кафе «Антонио» на Аннетт-авеню, где подавали огромные порции спагетти, а заказы принимал сам хозяин, толстячок, отзывавшийся на прозвище Крошка. Потом он умер после неудачной операции по шунтированию желудка. Пэм и Бёрджессов это известие просто убило.

Барбара разрешала Пэм жить в ее доме все лето. Пэм работала официанткой, Боб – на фабрике по производству бумаги, а Сьюзан – в больнице, помощницей в администрации. Пэм и Сьюзан занимали бывшую комнату Джима и Боба, Боб переехал в комнату Сьюзан, а Джим, когда приезжал, спал на диване в гостиной. «Хорошо, когда в доме много народу», – говорила Барбара. У Пэм не было ни братьев, ни сестер, и через много лет она поняла, что эти праздники, выходные и летние каникулы, проведенные у Бёрджессов, стали для нее чем-то невыразимо важным, – и, вероятно, они же впоследствии сыграли свою роль в гибели ее брака. Она никогда не могла отделаться от ощущения, что Боб – ее брат. Она приняла его прошлое, жуткий секрет, о котором в семье никогда не говорили. Она пользовалась тем, что Боб у матери любимчик, – Барбара тепло приняла девушку, которую выбрал ее обожаемый сын. Вероятно, оставшись вдовой и стараясь не поддаться гневу, Барбара решила, что Боба, по чьей вине произошел тот трагический случай, она будет любить больше всех. Так или иначе, прошлое и настоящее Боба стали прошлым и настоящим Пэм, и она любила все, что его окружало, даже Сьюзан, которая, как и прежде, терпеть не могла Боба, но неплохо ладила с Пэм.