Мальчики Берджессы - [26]
Свиная голова. Господи боже…
Пэм поерзала на стуле, пригубила вино.
– Давайте лучше двойной, – попросила она бармена, взглянув на бокал виски, который тот поставил на стойку.
Когда они говорили по телефону, Боб был сам не свой. Бармен забрал виски и заменил его двойной порцией.
– Да, и открывайте счет, – сказала ему Пэм.
Много лет назад, когда они с Бобом еще не развелись, она работала ассистентом паразитолога, который специализировался на тропических болезнях. Пэм целыми днями сидела в лаборатории, рассматривая клетки шистосомы в электронный микроскоп, – и оттого, что она любила факты, как художник любит цвет, оттого, что испытывала тихий трепет перед точностью, к которой стремилась наука, временем, проведенным в лаборатории, она наслаждалась. Когда Пэм услышала в теленовостях про события в Ширли-Фоллз, увидела имама, идущего от устроенной в обыкновенном доме мечети по жутко пустой центральной улице, ее захлестнула целая волна чувств, и не в последнюю очередь ностальгия по когда-то знакомому ей городу, а потом – почти сразу – беспокойство за сомалийцев. Она поспешила удостовериться, и ее подозрения подтвердились: в моче беженцев из южных районов Сомали находили яйца кровяных шистосом, хотя куда более серьезной проблемой – что ничуть не удивило Пэм – была малярия. Перед тем как гражданам Сомали разрешали въехать в США, им давали однократную дозу сульфадоксина-пириметамина от возбудителей малярии, а также альбендазол от кишечных паразитов. Но куда больше Пэм обеспокоил другой факт: среди сомалийских банту – людей с более темной кожей, потомков рабов, привезенных в Сомали из Танзании и Мозамбика несколько веков назад, которых из-за этого подвергали остракизму – уровень заболеваемости шистосомозом был гораздо выше и, согласно данным Международной организации по миграции, наблюдались серьезные проблемы психического характера, связанные с пережитой травмой и депрессией. В бюллетене организации также говорилось, что среди банту распространены некоторые суеверия: они прижигают огнем кожу, пораженную болезнью, и вырывают молочные зубы детям, у которых случился понос.
Когда Пэм читала об этом, да и сейчас, когда она это вспоминала, ей в голову закралась мысль: «Я живу не своей жизнью». Эта мысль взялась ниоткуда. Да, Пэм и правда скучала по атмосфере лаборатории – запахам ацетона, парафина, спирта, формальдегида. Скучала по свисту горелки Бунзена, предметным стеклам и пипеткам, по состоянию особой, глубокой сосредоточенности, в котором пребывали все вокруг. Но теперь Пэм растила мальчиков-близнецов – с белой кожей, прекрасными зубами, безо всяких ожогов, – а лаборатория осталась в прошлом. И все же, читая о паразитологических и психологических проблемах беженцев из Сомали, Пэм ощутила тоску по другой жизни – жизни, которая не казалась бы ей до странности чужой.
Теперь дни ее вращались вокруг дома, сыновей, частной школы, мужа по имени Тед – он возглавлял отделение большой фармацевтической компании в Нью-Джерси и каждый день ездил туда из Нью-Йорка, – вокруг работы два дня в неделю и светских мероприятий, ради которых приходилось то и дело отправлять одежду в химчистку. И на Пэм частенько нападала тоска. Почему? Она сама не знала, и ей было от этого стыдно.
Она выпила еще вина, оглянулась – и вот он, ее милый Боб, шагает к ней, похожий на большого сенбернара. Не хватало лишь ошейника с деревянной флягой виски, и можно было бы отправлять его выкапывать заблудившихся путников из осенних листьев. О Бобби!
– Казалось бы, – доверительно прошептала Пэм, кивая в сторону немцев, которые лишь теперь перестали маячить у нее над душой, – развязав две мировые войны, они могли бы стать менее настырными.
– Чушь собачья, – любезно ответил Боб, медленно крутя виски в бокале. – Мы начали много войн, но настырными так и остались.
– Это уж точно. Ты вчера вернулся? Выкладывай.
Склонив к нему голову, Пэм внимательно слушала, перенесясь назад в городок Ширли-Фоллз, где не была много лет. «Ох, Бобби», – то и дело повторяла она.
Наконец она выпрямилась.
– Боже мой… – Пэм жестом попросила бармена повторить. – Так, ладно. Во-первых, позволь задать глупый вопрос. Зачем он это сделал?
– Хороший вопрос. – Боб кивнул. – Парень так удивлен последовавшей реакцией… В общем, понятия не имею.
Пэм заправила локон за ухо.
– Ясно. Во-вторых, ему необходимо лечение. Говоришь, он плачет один у себя в комнате? Это клинический симптом, надо что-то делать. И в-третьих, нахер Джима. – Тед не любил, чтобы Пэм при нем материлась, и теперь она с удовольствием выпалила бранное слово, как уверенно поданный теннисный мяч. – Просто. Пошли. Его. Нахер. Я бы сказала, что процесс над Уолли Пэкером его испортил, но он ведь и раньше был мудаком.
– Ты права.
Никому другому Боб не позволил бы так отзываться о Джиме, но Пэм имела на это право. Пэм была ему родным человеком, самым старым другом.
– Ты что, в самом деле щелкаешь пальцами, чтобы подозвать бармена?
– Расслабься, я ему просто помахала. Ты пойдешь на эту демонстрацию?
