Мальчик, которого стерли - [27]

С. поглядела вниз, на свою юбку. Она закрыла глаза.

— Не бойся, — сказал Смид.

— И поэтому… поэтому… — она не открывала глаз. — Я думаю, поэтому я в конце концов оказалась… с собакой.

Слово «собака» звучало как ругательство, годами кипевшее внутри нее.

Она была на стадии «последствий» своей МИ, на пути к стадии «изменения» («Я хочу измениться. Я устала чувствовать пустоту внутри») — вся схема МИ была создана для того, чтобы вести ее к искуплению. Оставшаяся часть ее рассказа была достаточно прямолинейной, с пачкой готовых фраз для каждой стадии. Ее голос, цитирующий эти фразы, наполнился какой-то гордостью, которой не было всего несколько минут назад.

Сильные стороны: «Я учусь больше полагаться на Бога, доверять Его милости».

Цели: «Я хочу больше читать Библию каждый день, по-настоящему прислушиваться к голосу Бога».

Благодать: «Я вижу теперь, сколько любви мне было даровано, какую благодать пролил Бог на мою жизнь. Я вижу, какой неблагодарной я была в прошлом».

Применение к ступеням: «Я думаю, этот опыт и память о нем больше относится к Третьей ступени. Я приняла решение перевернуть свою жизнь ради Иисуса Христа».

Цитата: «Я взяла цитату из Евангелия от Иоанна, Послания к Галатам и из Псалмов. Мы никогда не можем доверять себе. Каждая частица нашего доверия должна быть обращена к Богу».

Прошли еще трое, четверо, пятеро, их истории соединялись в одну длинную покаянную цепь. Теперь в комнате стоял холод, как в морозилке. Я снова опустил рукава и застегнул пуговицы на них.

— Один из наших новых членов собирается поделиться с нами в первый раз, — сказал Смид, подходя ко мне. Я чувствовал на себе взгляд Дж. Я мог бы сказать, что он пытался подбодрить меня, но от этого становилось только хуже. Я вытащил свою МИ из-под бедра, руки тряслись.

— Ты не хочешь выйти? — спросил меня Смид. Его голос был мягким, вежливым, ободряющим.

Я встал и прошел на середину группы. Откашлялся. Я хотел показать всем, что мне холодно, что я дрожу не от страха, а от холода.

— Не торопись, — сказал Смид.

Я мог бы броситься бежать, подумал я. Мог бы распахнуть стеклянную дверь и бежать по улицам, пока не доберусь до какого-нибудь парка, где смогу спрятаться.

Звон металла по металлу из кухни. Я снова откашлялся и добавил свой голос к общему хору.

ДРУГИЕ ПАРНИ

Я стоял у входа в спальню общежития с картонной коробкой, прижатой к груди, белые бетонные блоки лестничного пролета были покрыты клубками паутины и пыли, и я дышал воздухом здания, которое не было домом: ни белья с цветочным запахом, ни кухонной столешницы, обработанной перекисью водорода, ни страниц семейной Библии, которые, раскрываясь, издают запах десятилетий бережного обращения. Вместо этого я чуял запашок частичного разложения, апатии и того, что я скоро буду узнавать как запах других парней.

— Черт, — сказал я, коробка чуть не выскользнула из рук. Это было приятно — выругаться вслух. Приятно обрезать успокаивающее «ч-ч-ч» резкой гласной. Здесь, в этой маленькой Мекке свободных искусств, не лишенной лукавого пресвитерианского оттенка, которая отказывалась принимать себя слишком всерьез, некому было помешать мне выругаться. Я мог посещать часовню днем в четверг, если хотел; а если не хотел, то ничего страшного. Я не отличался бы от большинства студентов, если бы вовсе не обращал внимания на колокол, который мягко гудел над студенческим городком, ни к чему не обязывая. Я представлял себе этот звук, когда шел с занятий, с улыбкой вспоминая столько обязательных церковных служб, меркнувших перед настроем «carpe diem»[6] некоторых гуманитарных курсов.

— Черт, — сказал я снова. Мой голос разнесся эхом. В смежном коридоре открылась дверь ванной, парень с вялым подбородком и черными волосами высунул голову, окинул меня скучающим взглядом и захлопнул дверь. Здесь, казалось, никому не было дела до того, что я говорил или совершал.

* * *

Я смотрел, как мои родители уезжают по извилистой асфальтовой дороге, вниз по склону холма, заросшего сосновым лесом, всего тридцать минут назад. Я стоял в белых спортивных тапочках на краю тротуара, новичок в первый день учебы, держа последнюю коробку, набитую пустыми фоторамками, и я не собирался заполнять их фотографиями своей семьи. «Семья стоит тысячи слов», — было написано на верхней рамке. Вспышка солнечного света с заднего стекла, и моих родителей больше здесь не было.

По пути сюда, заметив колокольню студенческого городка, маячившую на вершине холма, мой отец громко присвистнул с водительского места. Я сразу же понял, что он имел в виду: на него производило впечатление любое здание, которое требовало восхождения, все, что тянулось к невозможной возвышенности. Наша церковь только что установила новый белый шпиль с узким окном-бойницей, которое ловило солнце на восходе и закате, прежде чем отпустить его обратно в небо. Отец строил планы, как устроит такую же башню, а может, и чуть повыше, предвкушая день, когда его назначат пастором собственной преуспевающей церкви. В этом месяце, после того, как он провел несколько лет, советуясь с Богом наедине, он решил публично уступить призыву Господа стать пастором. Теперь он постоянно говорил о том, какую церковь хочет построить, о группе единомышленников, богобоязненных людей, которых он однажды назовет своей паствой.