Мальчик, которого стерли - [25]

— Тебе придется делиться, — сказал он, шагая обратно к раздвижной двери и открывая ее, порыв холодного ветра ударил по плечам. — Это первый шаг в правильном направлении.

— Но если все это не сработает? Если только оставит меня в замешательстве?

— Хороший вопрос, — сказал Дж., оборачиваясь на секунду, прежде чем направиться, как всегда, обратно к нашему полукругу вокруг Смида.

* * *

Казалось, замешательство было ключевым словом на Первой ступени. Исходя из нашего замешательства, мы должны были прийти к мысли, что действительно можем «выйти из-под контроля», что нам нужно положиться на авторитет Бога и преподавателей. Вчера Смид дал мне задание обратиться мыслями к тому времени, когда мы с отцом играли в спортивные игры. Чувствовал ли я себя неловко? Получал ли я достаточно контакта с моим отцом, чтобы поддержать во мне мужские качества? Искал ли я у него любви, которую он не хотел мне дать? Всего несколько вопросов, и я уже не помнил, что тогда чувствовал. Это правда, мне никогда не давался спорт. Правда, что я никогда не любил перебрасываться мячом с отцом на дворе. Да, может быть, я иногда ловил подачу отца, но в конце концов бросал перчатку для бейсбола, и мяч выкатывался из ее кожаной хватки. Но разве это значило, что я не наслаждался ощущением травы под пальцами ног? Разве это значило, что я не любил чувствовать жар солнца на лице, не ощущал теплой вибрации голоса отца, проходившего сквозь мою грудь? Я уже не мог быть уверен.

Библия часто говорила о жертвах, о том, с каким непониманием отнесется к тебе мир, если ты однажды возьмешь крест и последуешь за Иисусом.

— Многим ты будешь казаться скучным, — сказал отец в день моего крещения. — Они не поймут глубокой радости в твоем сердце. Для них ты будешь выглядеть сумасшедшим.

Но разве это значило, что мой отец и я перестали бы понимать друг друга? Иисус говорил Матфею: ибо я пришел разделить человека с отцом его. И, хотя я читал эти слова десятки раз, я не знал, хотел ли я отказаться от переживания в реальной жизни красоты запутанных, сложных отношений, о которых я читал на уроках литературы. Господи, молился я в те первые дни, помоги мне познать различие между красотой и злом.

ЛВД четко проводило черту. Почти на каждой из 274 страниц рабочей тетради повторялся следующий постулат: чтобы быть чистыми, мы должны были стать орудиями, тем, что Бог сможет использовать для максимального блага. Это означало, что для той красоты, какую мы когда-то знали, не оставалось места. Любые привычки, в которых мы выступали чем-либо помимо орудий, считались зависимостью, происходившей из вредных посланий, которые мы получили в детстве. Все это было ясно изложено в том разделе рабочей тетради, который касался зависимостей.

Зависимости вырастают из грубо искаженной системы убеждений. Наши умы — падшие с рождения, они естественным образом отклонились от истины. Это общая для всех проблема. Однако когда мы получаем смущающие или враждебные послания в детстве, мы становимся уязвимы перед развитием привычки к зависимости.

Рабочая тетрадь продолжала: в наших греховных, сексуально извращенных жизнях всему способствовали мир и Сатана. В разделе «Ты — продукт мира (и Дьявола!)» нам говорилось, что «Сатана — бог этого мира», что он имеет полную власть над всем, что не исходит напрямую от церкви или от Библии, что «в действительности этот мир, а не Бог, пришел в беспорядок и перевернут вверх дном», и что нам следует по доброй воле испытать наши мысли и нашу веру. Но просто поставить под вопрос нашу веру — этого недостаточно. Мы должны были по доброй воле пройти через исключительные изменения, оставить позади тех, кто причинил вред нашему развитию, кто напоминал нам о прошлом. Мы должны были по доброй воле забросить всякие мысли о том, кем мы были до того, как пришли в ЛВД: «Помните также, что теперь, как христиане, вы не принадлежите себе, ибо вы куплены дорогою ценою (Первое Коринфянам, 6:19), вы должны видеть в Иисусе хозяина». Мы должны были отбросить наши воспоминания, наши желания, наши понятия о свободе ради Иисуса, нашего хозяина. Мы должны были стать слугами Его.

* * *

— Пришла пора просить Бога о помощи, — сказал Смид. — Пришла пора молить о прощении.

Когда я смотрел на Смида с этого угла, я не мог не отмечать его поразительное сходство с Джеффом Гольдблюмом, актером, которого я видел в основном на повторных показах «Парка Юрского периода»: узкий нос, широкая улыбка, острые глаза, подчеркнутые угловатыми очками. Но, когда Смид поворачивал голову под другим углом, его лицо казалось плоским и теряло свое гольдблюмство. В одну секунду оно было, а через секунду — не было. Я задавался вопросом, тренировал ли Смид этот эффект, вычислял ли пропорции: один Джефф Гольдблюм к пяти добрым старым Смидам, соседским парням.

Я пытался сдержать улыбку. Действительно, Смид был до нелепости похож на Гольдблюма. Опасаясь заплакать, я расслабил лицо в идиотской улыбке. Я думал о том, видел ли Дж. гольдблюмство Смида, позволяли ли родители ему в детстве смотреть «Парк Юрского периода».

Дж. казался человеком, который обучался дома, исходя из того, что он был слишком сосредоточен на поддержании активной общественной жизни: большинство ребят, находившихся на домашнем обучении в Библейском поясе, сурово пасли их родители-фундаменталисты. И все же я задавался вопросом, насколько похожим было наше детство, хотя никогда не спрашивал. Никому в программе не позволялось много говорить о прошлом из страха, что это вытащит на свет какое-нибудь греховное удовольствие, которое мы когда-то переживали. Я представлял, что так же будет, если в раю встретится тот, кого ты знал на земле: столько всего знакомого полностью исчезнет, останется только сущность, аура. Смерти больше не будет, говорит Библия, ибо все прежнее ушло. Но Дж. и я были все еще далеки от рая, учреждение с белыми стенами было всего лишь его симулятором, и я все еще чувствовал тяжесть своего греха на дне живота.