Мальчик из джунглей - [31]

– Уже лучше, обезьяний мальчик, уже лучше. Повернись-ка.

Мистер Энтони смеялся, и когда он начал прихлопывать в ладоши, вся толпа с радостными воплями подхватила. Я танцевал, крепко зажмурив глава, чтобы не видеть собственного унижения. Я лишь мечтал, чтобы всё это поскорее закончилось. Но у мистера Энтони были другие планы.

– А теперь пой, обезьяний мальчик! – заорал он.

И я запел первое, что пришло мне в голову. Я старался петь громко, как мы с папой обычно пели. Я пел с открытыми глазами, не сводя взгляда с мистера Энтони. Я пел решительно. И я выбрал очень правильную песню, потому что с ней я делался храбрее, потому что я мог петь её искренне. И эта песня уносила меня далеко-далеко – в другое место и в другое время. Я превращался в кого-то совсем другого. Мальчик из клетки – это уже был не я, и всё, что с ним происходило, меня не касалось.

Синий – наш цвет, футбол – наша жизнь.

Вместе к победе – вот наш девиз.

Толпа мало-помалу угомонилась. Я чувствовал: меня слушали. И кажется, это встревожило мистера Энтони. Внезапно пение ему наскучило. Он махнул тростью, давая мне знак замолчать.

– Ну что же, – произнёс он, сжав губы и торжествующе улыбаясь. – Теперь ты сам убедился, обезьяний мальчик. Ты ничуть не лучше их всех. Они делают, что я велю. И ты делаешь, что я велю. Вы все глотаете огонь по моему слову. Оно и неплохо, правда? Уверен, в цирке ты придёшься ко двору. А кроме того, за тебя мне отсчитают кругленькую сумму.

Он развернулся и зашагал вверх по лестнице. А поднявшись, вытер ноги о шкуру тигра.

Если бы он этого не сделал, я бы, может, так не рассвирепел. И у меня не хватило бы духу сделать то, что я сделал. В общем, не знаю. Но как бы то ни было, я начал читать вслух стих о тигре. Очень громко, размеренно, с выражением, так, чтобы каждый человек в толпе меня слышал. Чтобы тот, кто понимает, всё понял бы. А кто не понимает, чтобы почувствовал.

Каждое слово устремлялось в спину мистеру Энтони, словно стрела. В каждом слове звучал вызов. Терять мне было нечего. Я хотел, чтобы до него дошло, как я презираю его и его дела. В конце первой строфы мистер Энтони повернулся ко мне. Весь поселок, все джунгли, казалось, превратились в слух. Я продолжал, чеканя каждое слово. Я ни разу не дрогнул, не отвёл взгляда от мистера Энтони. Только в самом конце я отвернулся, потому что подступили слёзы, а я не хотел, чтобы он это видел. Произнося последние строки, я смотрел на тигра. Я читал для него, только для него:

Тигр, Тигр, жгучий страх,

Ты горишь в ночных лесах.

Чей бессмертный взор, любя,

Создал страшного тебя?

Я умолк. Все вокруг тоже молчали. И я заметил, как на лице мистера Энтони мелькнула растерянность. Это была в каком-то смысле победа – моя, и маленьких орангутанов, и тигра. По сравнению с тем, что с нами уже случилось и ещё случится, это сущий пустяк, капля в море. Но какая разница. Главное, что я не сдался. И когда меня вели через толпу назад в клетку, я высоко держал голову.

Целый день я просидел взаперти и как умел успокаивал малышей. Золотодобытчики с семьями из посёлка приходили поглазеть на нас. Десятки людей толпились возле клетки; они пихались, чтобы получше видеть. Большинство из них явились поглумиться, но попадались и те, кто смотрел на нас с интересом, – и на меня, и на малышей-орангутанов. Чаще всего это были семьи с маленькими детьми.

Среди малышни встречались и храбрые – а стоило мне им улыбнуться, они делались ещё храбрее. Такие смельчаки отваживались потрогать мои волосы или позволяли орангутанам подержать их за пальчик. Они весело хихикали, а мне это только нравилось. В глазах у детишек насмешки не было, только незлобливое любопытство, и меня это как-то подбадривало. В подбадривании я, надо сказать, нуждался. День клонился к вечеру, голод и жажда давали о себе знать, и я потихоньку приходил в уныние. Орангутаны тоже. Хорошо хоть они много спали, но стоило им проснуться, и они тут же начинали лихорадочно искать еду, выклянчивать её. А где мне взять еду? Я мог только обнять их, поговорить с ними, погладить. Но, увы, этого было мало.

Меня немного успокаивало то, что рядом был Кайя. Он целый день крошил овощи, суетился возле плиты и всё время раздавал еду золотодобытчикам и их семьям. Я быстро сообразил, что в этом месте всем полагается работать – мужчинам, женщинам и детям постарше тоже. Все эти люди трудились дни напролёт, с рассвета до темноты, делая лишь небольшие перерывы, чтобы передохнуть и поесть. Пищу они глотали в спешке. За работниками надзирали бригадиры. Они прохаживались с важным видом, и стоило кому-то замешкаться за едой, тут же дули в свисток, а то и палкой замахивались.

Я изо всех сил старался не обращать внимания на аппетитные ароматы, которые неслись из кухни Кайи. От них ещё больше хотелось есть. Орангутаны тоже чуяли вкусные запахи, и мне это было только на руку: они перестали приставать ко мне и повисли на решётке, бросая жадные взгляды в сторону кухни. Какие-то детишки попытались просунуть объедки сквозь прутья, но бригадир заорал на них и шуганул прочь.

Кайя в нашу сторону вообще не смотрел. Я даже встревожился: а вдруг он совсем о нас забыл? Оказалось, что нет, но выяснилось это, только когда стемнело. Тогда-то он и явился. Джунгли уже завели свою обычную ночную песню – хорошо, что она звучит так близко, на душе спокойнее. Правда, вскоре песню джунглей заглушила грохочущая музыка из дома мистера Энтони. Оттуда то и дело доносились взрывы дикого хохота и громкие возгласы. Я сидел и размышлял, каково мне придётся в индийском цирке. Может, там будут слоны. Хорошо бы были. И тут в голову полезли мысли об Уне – хоть бы она пришла, ну пожалуйста… Тут-то в темноте я и разглядел Кайю, который бежал к нам от опустевшей кухни. В руках он держал корзину. Он присел возле клетки и прижал палец к губам.