Мальчик из Брюгге - [10]

— Если вам угодно. Но ничего конкретно не решено, меня не проведешь. Византийцы сознательно уклонялись от теологических дебатов в тайной надежде добиться папства, а через него наложить руку на западные государства с целью заручиться военной поддержкой в случае оттоманской агрессии. Но случись нападение на Константинополь, а Запад окажется не в состоянии защитить его или в случае необходимости отвоевать, то союз, за который сегодня проголосовали, разлетится вдребезги.

Проявляя внимание, Лоренцо слегка наклонился вперед.

— Один вопрос, отец Николас: почему вы так ратуете за это дело?

— Потому что я убежден, что обе Церкви, западная и восточная, не должны продолжать раздельное существование. Христос сказал: одна и неделимая. Не может быть двух толкований его слов. Братьям следует объединяться, а не разбегаться. Честно говоря, мои понятия выходят далеко за рамки раскола. Я думаю о двух цивилизациях и перед лицом турецкой угрозы убежден в необходимости изучить Коран, если хочешь лучше понять философию сынов Магомета. В конце концов, разве не удалось пророку внушить дикому народу пустыни истину, саму по себе недоступную? Не являются ли Троица и Воплощение ясно содержащимися требованиями в исламском откровении?

— Я не совсем согласен с вами. Ислам и христианство, восточный мир и западный находятся в противоречии. Их все разделяет.

— Перестаньте заблуждаться, Лоренцо! Противоречия всего лишь видимость. Все дело в точке зрения.

Схватив лист бумаги и перо, он под недоверчивым взглядом флорентийца нарисовал геометрическую фигуру.

— Что вы видите?

— Круг, разумеется!

— Очень хорошо. Представьте, что вы находитесь в цент ре. Какова форма контура?

— Изогнутая, очевидно. Но к чему вы клоните?

Увильнув от вопроса, священник нарисовал еще один круг, больше первого, потом — третий и, наконец, четвертый, занявший всю поверхность листа.

— Теперь, мысленно все еще находясь в центре, скажите, каким вы видите контур?

Лоренцо немного поколебался.

— Я бы сказал, что он менее изогнутый, более расширенный. Вот и все.

Николас положил перо.

— Предположите теперь, что круг не имеет размеров, он бесконечен, так же обширен, как Вселенная.

— Я…

— Тогда вы уже не увидите закруглений, а только прямую линию! С некоторых пор мы знаем, что Земля круглая. Однако горизонт кажется нам прямой нитью, протянутой под небом. Вам понятно? — Он увлеченно повторил: — Противоречия — всего лишь видимость. Если бы у нас хватило мудрости немного отступить, конфликты виделись бы нам под другим углом, и люди положили бы конец своим бесплодным делениям. Этот простой рисунок позволяет думать, что Бог существует вопреки всем контрастам, из которых образована Вселенная, и все констатирования этого, заведомо противоречивые, сводятся к пылинке и способны прийти в гармонию, как только мы начнем мерить их не локтем, а бесконечностью.

Лоренцо весело улыбнулся:

— Цитирую ваши слова: есть ли логика в этом мире?

Он поднялся и дружески хлопнул по плечу своего собеседника.

— Позвольте удалиться. У меня свидание с нашим князем Козимо. Несмотря на все хладнокровие, мною демонстрируемое, внутри у меня сидит страх.

— Что вы хотите от Медичи?

— Защиты. Я только что спокойно завершил работу над дверью баптистерия. Теперь меня можно убивать?

— Я понимаю вас, друг мой. Храни вас Бог.

Оставшись один, священник покружил по комнате, прежде чем вернуться к своему рабочему столу.

Он смотрел на круги, размышляя над своими словами. Действительно, видение мира не ограничивалось востоком и западом. Николас осознавал обширность земных просторов и разнообразие населявших их народов, и ему нравилось мечтать об объединении несогласных сторон, о постоянно обновляемом обмене, который порвал бы с этими латинскими мыслителями, упрямо пытающимися сделать свой собственный мирок из мира, к которому они принадлежат. И все-таки отца Николаса — его настоящее имя Николас Кребе — невозможно было подозревать в принадлежности к какому-либо левантийскому кругу, его, родившегося сорок лет назад в Кузе, маленьком спокойном городке на берегу Мозеля, между Тревом и Кобленком.

Когда он в который раз думал о своем прошлом, то считал, что фортуна улыбнулась ему. Ему не было и шестнадцати, а он уже поступил в Падуйский университет, чтобы изучать право. Но Падуя дала ему нечто большее, чем докторскую степень. Именно там Николас окунулся в атмосферу, проникнутую эллинизмом. Там же зародилась и его дружба с Бенци, ознакомившего его с достижениями медицины той эпохи; там же флорентийский астроном Тосканелли приобщил его к математике и наблюдению за звездами. Приобщение это породило в Николасе волнующие гипотезы. Вынужденный всматриваться в небо, он проникся уверенностью — пока еще бездоказательной, — что Вселенная находится в постоянном движении и Земля не является ее центром. Если когда-нибудь он сможет это доказать, то, по всей видимости, совершит революцию. Разве не утверждала Церковь, что Земля была ядром, вокруг которого вращаются Солнце и другие небесные светила? Не об этом ли писал Птолемей в своем «Альмагесте»? И не был ли «Альмагест» трактатом, на который ссылались более тысячи лет, никогда не подвергая сомнению его положения?