Макорин жених - [18]
Он обернулся в угол, где сидела молодежь. Его поддержали. И вдруг сквозь шум послышался голос.
— Во имя отца и сына и святого духа…
От двери протискивался в барак мужик в азяме и длинноухой шапке. Борода его искрилась куржевиной. Он истово перекрестился, осмотрел барак, снял шапку, поклонился и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Что же это такое деется на свете? В праздник христов работай, а ежели отпразднуешь, тебя судят…
Судья, заслонясь от лампы рукой, всматривался в полумрак барака, стараясь разглядеть вновь прибывшего. Узнал. Постучал о столешницу.
— Семен Афанасьевич, ты у нас порядок не нарушай. Зашел, так садись. Сказать хочешь, спросись.
— Чего мне спрашиваться, я уж все сказал. А тебе бы, Василий Ильич, не к лицу против бога судить, ты ведь крещеный.
Семен Бычихин, сосновский пчеловод и церковный староста, укоризненно смотрел на судью, очищая широкую бороду от куржевины.
Судья смутился, без нужды стал перебирать какие-то бумаги на столе. Потом, оправясь, рассердился.
— Нечего меня крещеньем пугать, все мы крещеные. Не о том сказ. За другое судим, за нарушение общего постановления. Понятно тебе?
— Не шибко понятно, да что сделаешь. Бога нынче вы не слушаете, меня и подавно не послушаете…
— Давай, Семен Бычихин, в другом месте советуй, — хлопнул судья ладонью о столешницу. — Будет кто еще говорить?
— Чего говорить, и так ясно, — ответили из угла.
— Тогда устроим перерыв. Суд будет советоваться, — сказал судья.
Судьи ушли в сушилку, прикрыли за собой дверь. Вскоре они опять появились за столом. Барак притих. Судья расправил замусоленный лист бумаги, сделал попытку читать по слогам, но разбирал с трудом, путался. Бросил бумагу, вытер пот на лбу рукавом.
— Лучше скажу без бумаги. Не по моим глазам эти каракули…
— А кто же их накарякал? — с ехидцей спросили из угла.
Судья виновато поморгал.
— Сам, кто… Пером оно, брат, не топором…
После небольшой паузы другим, строгим голосом судья сказал:
— Мы присудили тебе, Егор, — он опять взял бумагу, отыскал глазами нужное место и выговорил раздельно, по слогам, — об-щест-вен-но-е по-ри-ца-ни-е. Чуешь?
— Чую, не глухой.
— И вперед так не делай. Понятно? Вот и весь суд.
Вот и весь суд. Но об этом суде в Сузёме разговоров было на целую зиму. Егор ходил с опущенной головой, боялся взглянуть людям в лицо. Даже приезд Макоры не оживил его. Макора приехала рано утром встревоженная, разыскала Егора у конюшни.
— Егорушка, что суд-то?
Бережной ответил сдержанно, суховато:
— Отбрили, как положено… Общее порицание какое-то дали. Лучше бы уж посадили в холодную…
Макора пригорюнилась.
— Ой, Егорушко, а что же нынче будет с этим…
Она не смогла сразу выговорить незнакомое слово «порицание».
— Что будет? — переспросил Егор. — А ничего не будет. Все станут смотреть, как на каторжника, вот и сохни…
— Какой же ты каторжник! Ты ведь хороший…
— Для кого, может, и хороший…
Егор легонько обнял Макору за плечи. Она было подалась к нему и сразу же отстранилась, стала поправлять платок.
— А вот для тебя завсегда нехороший, — докончил Егор, вздохнув.
А она уже стала такой, как всегда, — и будто ласковой, и чуть насмешливой, — протянула руку.
— Прощевай-ко покудова, Егор. Мне некогда долго лясы точить. На склад надо еще завернуть, продукты все вышли на котлопункте.
Уехала. Егор стоял столбом и смотрел ей вслед.
— Вот девка! Пойми такую. Женишься, даст бог, сам не рад будешь.
Рыжко оглядывался на хозяина, словно недоумевая, чего же так долго он не садится на сани.
Вечером около конюшни крутился Синяков. Он явно поджидал кого-то. Только успел появиться Егор, Синяков подошел к нему.
— Бережной, я к тебе. Слово сказать.
Егор не повернул головы. Он внимательно рассматривал сухую мозоль на спине Рыжка, будто впервые ее увидел. Ответил глухо:
— Говори.
Синяков тоже заинтересовался лошадиной мозолью, потрогал ее пальцем.
— Сердишься, поди? — спросил он тихо и сам же ответил: — Как не сердишься. А я ведь не по злобе…
Егор не спеша распрягал Рыжка: растянул супонь, вывернул дугу из гужей, освобождая чересседельник, держал в руке конец оглобли.
— Ты вот что, Синяков, оправдываться тебе нечего. Тебя никто не судит. А меня уж судили… Выдюжу как-нибудь, ладно. Только с тобой, Синяков, лучше бы нам не видеться…
Забрав сбрую, он повел Рыжка в конюшню.
Синяков постоял, подумал, для чего-то потрогал оглоблю Егоровых саней, торчащую вверх, и пошел в поселок. Длинные полы его казакина хлопали по голенищам валенок. Может, поэтому Синяков сильно раскачивался на ходу. Егор с сенника увидел долговязую фигуру председателя, подумал: «Нескладно у меня выходит. Вот и этого обозлил. А зачем? Сам ведь виноват. Была нужда уезжать из лесу. Эка сладость дома! Кто хошь будь на месте Синякова, по головке не погладил бы. Это да…»
Егор машинально сбросил вниз охапку сена, помедлил, сбросил другую.
«А мне что — кланяться ему, пощады просить? Того недоставало! Не старый режим, а он не волостной старшина. И я не верноподданный…»
Егор набрал еще охапку сена, стал спускаться по лестнице.
«Ишь как получается — заколдованный круг. И не разберешься. Ну да ладно, что было, то было, обратно не вернешь…»
Это не только повесть о полной превратностей жизни ненца Ясовея, это и книга о судьбах ненецкого народа, обреченного царизмом на вымирание и обретшего счастье свободы и равноправия в дружной семье советских народов.Автор в течение ряда лет жил среди ненцев много ездил по тундрам Заполярья, бывал на Югорском Шаре и на острове Вайгаче, что дало ему возможность с большой достоверностью изобразить быт и нравы этого народа.«След голубого песца» выходит третьим изданием. Впервые книга вышла в Архангельском книжном издательстве в 1957 году под названием «Сын Хосея».Печатается по изданию: Георгий Суфтин.
Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.
Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.
В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.
В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.
«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».