Макамы - [57]
Мальчик сказал ему в ответ:
— Клянусь великим Аллахом, нет!
Абу Зейд спросил:
— А за сатиру — кусочек сыру?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Где там, клянусь Аллахом, нет!
Абу Зейд спросил:
— А за песню хвалебную — лепешку хлебную?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Аллах да простит тебя — конечно, нет!
Абу Зейд спросил:
— А за поучение — какого-нибудь печения?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Да направит Аллах тебя — нет и нет!
Абу Зейд спросил:
— А взамен трактата ученого — гороху моченого?
Мальчик оказал ему в ответ:
— Помолчи и больше не спрашивай — нет!
Абу Зейд в вопросах своих изощрялся, разговором этим от души развлекался. А мальчик понял, что этот спор бесконечен, что противник его весьма учен и в ораторстве безупречен, тогда он сказал:
— Довольно, о шейх, показал ты свое красноречие. Хочешь — на все твои вопросы сразу отвечу я? В этой деревне ни хвалу не купят у тебя за халву, ни предсказанье судьбы за жареные бобы; здесь не продашь за оливки остроумия сливки, а рифм золотой песок — за мяса кусок. Будь ты самим Лукманом[317], здесь за мудрость твою не купишь барана, а красноречья река не даст тебе капли кислого молока!
Нынче перевелись острословия покровители, таланта щедрые одарители, тучи, которые дождь проливают, когда мудреца на пути встречают. И где теперь найдется султан, который за звонкую хвалу поэту подымет сан?! Для них литератор или поэт словно пастбище высохшее, где ни травинки нет; но если пастбище не орошается, то оно пропадает без пользы и в нем никто не нуждается. А знания, если богатством не подкрепляются, то они нелегко воспринимаются; их в голове у себя сохранять — словно камни большие в доме держать!
Кончив речь свою, мальчик заторопился, распрощался с с нами и прочь пустился. Абу Зейд сказал мне:
— Вот видишь, знанья — товар, не имеющий сбыта, друзьями прежними давно позабытый.
Мне пришлось поневоле согласиться с его рассуждением и признать правоту его мнения. Тогда он сказал:
— Оставим, друг мой, о поэзии спор, поведем о еде разговор. Не будем касаться предмета бесплодного — ведь сравненья и рифмы не насытят голодного! Как бы искру жизни нам сохранить и пожар внутри погасить?
Я ответил:
— Поводья в твоих руках. Действуй на собственный риск и страх.
Он предложил:
— Если б твой меч мы отдали в залог — обоих он нас прокормить бы мог. Подавай-ка его сюда — через минуту будет еда! Не подумавши ни о чем дурном, я его опоясал своим мечом. На верблюдицу он взобрался — и с честью и дружбой в тот миг распрощался. Долго пришлось мне Абу Зейда ждать; потом я пустился его догонять. Да напрасно! Поверив обманщику сгоряча, больше не видел я ни его, ни своего меча.
Перевод А. Долининой
Рамлийская макама
(сорок пятая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Видывал я над своей головою разных стран небеса; отразились в зеркале моих странствий всех краев земных чудеса; в дальних местах опасность не раз мне грозила и, случалось, близкой казалась могила. Но сколько удивительного зато я узнал, сколько диковинного повидал. А самое памятное из приключений и самое забавное из развлечений случилось в городе Рамле[318] когда-то, у судьи, в доме большом и богатом.
Явился к судье ветхий старик в столь же ветхий плащ облаченный, а с ним молодая красотка — жалость внушал ее вид удрученный. И только старик рот собрался раскрыть, желая дело свое судье изложить, как красотка его перебила и сама вдруг дерзко заговорила. Без стыда и смущенья откинув с лица покрывало, она такие стихи сказала:
Шейху судья сказал:
— Ты слыхал, в каком грехе она тебя обвиняет и какою карою угрожает? Сторонись порока и жену не мучай жестоко — берегись, как бы не поплатиться, если гнев ее огнем разгорится!
Голову шейх перед судьей склонил, и ключ красноречья его забил:
Женщина гневом запылала и в ответ закричала:
— Горе тебе, ты, дурья башка! Как от козла, от тебя ни шерсти, ни молока! Так ты оставляешь меня бесплодной, убоявшись смерти голодной?! Но ведь сказано — всякий рот себе пропитание непременно найдет. Потерял ты разум на старости лет: стрелы мечешь, а меткости нет. Притупилось твое соображенье, и стал ты жене доставлять одни огорченья.
