Макамы - [56]

Сказал Абу Зейд:

— Подумал я: «Этот камушек, если в кого попадет, голову до крови расшибет», но возразил ему:

— Ведь говорится, что у девицы любовь сильнее, повадка честнее!

Он ответил:

— Жизнью твоею клянусь — действительно, так говорят, — да люди часто болтают зря! Остерегись! Девица — кобылка норовистая и упорная, никакой узде непокорная. Из такого кремня высечь искру едва удается, крепость такая осаде с трудом поддается. Прокормить девицу — большой расход, помощь ее — невелик доход. Ее поцелуи — гром, который дождя не сулит; игривость ее притворная зря манит, руки ее неловки, ей ни в чем не хватает сноровки, общение с нею трудное, терпенье у нее скудное; с нею ночь для мужа темна, тайна ее не сразу видна, нелегко ее оседлать, с нею позора мужу не избежать. В замужестве сладости она не видит, того, кто ласкает ее, ненавидит, злобствует на веселого шутника, унижает искусного знатока. Говорит она мужу: «Я приоденусь и буду сидеть, а ты поищи, кто о доме будет радеть».

Я перебил его:

— Ну, говорун бывалый, а что ты скажешь о женщине, которая замужем побывала?

Он тут же ответил:

— Горе тебе, неужели объедки чужие тебя привлекают иль ты из тех, кто опивки из чаш допивают? Иль одежда поношенная тебе нужна? Или в старой посуде еда для тебя вкусна? Или хочешь ты лакомку, постоянно мужчин меняющую, плутовку, любого перехитряющую, бесстыдницу хочешь шумливую, жадную и ворчливую, чтоб она тебя попрекала: «Как мне вольготно за прежним мужем жилось! И какие лишения теперь испытать пришлось! Прежний муж меня уважал, не давал в обиду, не обижал — но дню вчерашнему назад не вернуться, луне до солнца не дотянуться!» Если о первом муже она постоянно тужит, если дети ее, подрастая, ей о прошлом напоминают или если ее все время к мужчинам тянет, с такой женой у тебя покоя не станет. Она — как железный ошейник, что кожу в кровь растирает, или рана, которая не заживает!

Я промолвил в растерянности и страхе:

— Что же, мне совсем не жениться и податься в монахи?

Мальчик строго взглянул — и я перед ним поник, как провинившийся ученик. Он воскликнул:

— Стыд тебе и позор! Как ты посмел заводить о монашестве разговор! Здравого смысла в тебе, видно, нету! Пропади ты пропадом с монахами и аскетами! Неужели не знаешь хадиса[312] о том, что монашества нет в исламе[313]?! Неужели о женах пророка — да будет над ними мир! — ничего ты не слышал своими ушами?

Поверь, что подруга добрая будет домом твоим заниматься, на голос твой откликаться, от порока твой взор отвратит и доброе имя тебе сохранит. С нею сердце будет спокойно и радо; она подарит тебе сыновей — для взора усладу, и сегодня и завтра будут они для тебя утешением, жизни твоей продолжением.

Теперь же твое поведение заслуживает упрека, ибо ты отвращаешься от сунны пророка[314], избегаешь примера достойных людей, ни достатка не хочешь, ни детей! Так и вся жизнь рассыплется прахом, постыдны слова твои, клянусь Аллахом!

Тут он сердито отвернулся, прочь пошел — и даже не оглянулся. Но я догнал его впопыхах, крича:

— Да погубит тебя Аллах! Неужели уйдешь ты без сожаления и покинешь меня в волнении и смущении?!

Он сказал:

— Ты притворяешься смущенным искусно, чтобы предаться пороку гнусному, обойтись без женщины, калым за нее не платить, денежки свои сохранить!

Я воскликнул:

— Скорее от мыслей дурных откажись, гнева Аллаха остерегись!

Потом ушел от него, растерянный и без сил, каясь, что совета у мальчика попросил.

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Сказал я: «Клянусь владыкой лесов и гор! Признайся, ведь сам с собою ты вел этот спор!»

Абу Зейд во все горло расхохотался, надо мною как будто от души потешался. Потом сказал мне:

— Лижешь мед — так не спрашивай, из чьих он сот!

Я начал талант его хвалить, который без денег может владельца своего прокормить. А он равнодушно на меня поглядел, словно не понял, что я сказать хотел. Я же увлекся и никак не мог перестать славный клан литераторов восхвалять, пока Абу Зейд не прервал меня и не сказал:

— Помолчи! Слова красивые зря не мечи!

Потом продекламировал:

Считают, что лучшего нет украшенья,

Чем знанья — плоды золотые ученья.

Но только богатых плоды эти красят —

Хозяев запрета, владык разрешенья,

А бедному лучше простая лепешка,

Чем слов удивительных хитросплетепье,

Чем званье писца иль ученого шейха —

Какое в словах бедняку утешенье?

Затем он сказал:

— Если ты не склонен мне верить и верность слов моих хочешь проверить, то пойдем со мной поскорее — тогда моя правота будет тебе видное.

Долго мы шли, наконец привела нас дорога к деревне бедной, убогой. Мы решили в эту деревню зайти, потому что наши запасы поистощились в пути. Когда добрели до стоянки мы караванной в поисках цели желанной, маленький мальчик нам попался навстречу; вязанка хвороста ему отягчала плечи. Абу Зейд поздоровался с ним учтиво, как с мусульманином взрослым, и пожелал обратиться к нему с вопросом. А мальчик призвал на нас божию благодать и приготовился отвечать.

Спросил Абу Зейд:

— Могу ли у вас купить за стихи я финики свежие или сухие?

Мальчик сказал ему в ответ:

— Клянусь Аллахом всевышним, нет!

Абу Зейд спросил:

— А за касыду