Махтумкули - [9]
В глазах Махтумкули полыхнуло пламя.
— Молчи, если не знаешь Менгли!
— Зато времена наши неладные хорошо знаю, — огрызнулся Мяти. — Гляди, не останься с пустыми руками.
И опять бледность высинила щеки Махтумкули. Мяти стало жаль друга, а помочь — нечем. Отвлечь бы его чем-нибудь, что ли?
— Из Хивы караван пришел, знаешь? Зерно привезли. Скоро в обратный путь пойдет. Будем живы-здоровы, и мы с ним тронемся: кто — в Кандагар, кто — в Хиву. Верно? Не кручинься, братишка, грустью этот мир не улучшишь. — Мяти прислушался. — По-моему, девушки песни свои поют. Пойдем, послушаем? Да вставай же ты, хватит тебе кукситься!
Погода стояла безветренная и теплая. Но какой-то мутной наволочью была подернута высь. Бледнее бледного светила ущербная луна и звезд почти совсем не было видно, они скорее угадывались в тусклом раскрапе небосвода. Печальный полусвет был разлит в воздухе и придавал предметам какую-то особую, щемящую выразительность.
Вечерняя суета в Хаджиговшане улеглась. Точнее, она переместилась в низину Екедепе, неподалеку от села. Там было шумно. С одной стороны холма подростки играли в аланянны[15], с другой — резвились девушки: устраивали догонялки, качались на качелях, пели ляле[16]. Они были иногда задорными, шутливыми, эти припевки, невесть кем сочиненные, а чаще грустные.
Друзья остановились, вслушались в чистые, звонкие девичьи голоса. Может, и Менгли здесь, подумал Махтумкули. Ему даже показалось, что он узнает ее голос. И снова зазвучала припевка, она закончилась взрывом смеха. Они смеялись легко, беззаботно, от души, и Махтумкули позавидовал им.
— Иметь бы сейчас орлиные крылья — полетел бы куда душа зовет. Хоть на один миг почувствовать себя свободным.
— Да еще вместе с Менгли, — не удержался Мяти. — Или у тебя уже другая на примете?
— Не будь безжалостным, — невесело попросил Махтумкули. — Подумать только, как нелепо устроен мир: до поющих девушек всего несколько шагов, дорога ровная как ладонь, а напрямик туда не пройти — будто горная гряда между нами. Желание бурлит словно родник, а ноги запретами спутаны. Настанет ли когда-нибудь свободная, без цепей, не стреноженная жизнь? Чтобы идти можно было, куда хочешь, встречаться с тем, к кому сердце льнет, мысли свои безбоязненно высказывать…
— Говорят, загробная так устроена. Живи праведно, совершай благодеяния…
— «Загробная жизнь!..» Надо сперва эту прожить по-человечески. Кому довелось побывать в загробном мире, тот не вернулся, чтобы рассказать, каково там.
— Согласен с тобой, Махтумкули. Мне бы получить свою долю на этом свете, а там пусть хоть в ад отправляют… Во расшумелись парни наши! Пойдем поближе, посмотрим.
Они подошли к играющим в гушакгапды и тоже включились в игру: Махтумкули — в одной партии, Мяти — в противной. Один из юношей сразу же вручил Махтумкули скрученный в тугой шар кушак.
— Ну-ка, поэт, кидай подальше, только в Хиву не забрось.
Махтумкули метнул изо всех сил. Соперники кинулись ловить. Шум, гам, смех. Кто-то споткнулся, кто-то упал. Но схватить кушак налету не удалось никому. Проигравшие подошли, подставили согнутые спины. Мяти подставил свою спину Махтумкули.
— Садись быстрее! Поскачем, от других не отстанем!
Поэт хлопнул друга по плечу:
— Считай, что я уже сижу верхом.
Мяти с шутливой угрозой предупредил:
— Если выиграем мы, я уж на тебе прокачусь! Не говори потом, что не предупрежден!
— Посмотрим, — сказал Махтумкули.
На этот раз кушак бросал Мяти. Так постарался, что тряпичный шар перелетел через холм, на сторону девушек. Парни бросились за ним. Девушки с визгом разбежались. У Махтумкули дрогнуло сердце — показалось, что вновь узнал голос Менгли.
Он не ошибся, это действительно была она. Девушки побежали к селу, а Менгли и ее ближайшая подружка Набат — почему-то к реке. Так уж само собой получилось. Спрятались за стогом сена, малость отдышались.
— Сон мне дурной приснился, — пожаловалась Менгли. — А сегодня…
Она замолчала. Пояснений не требовалось. Многим уже было известно о сватовстве Адна-хана. Набат сочувственно шмыгнула носом, вздохнула:
— Лучше быть заживо погребенной, чем выйти за этого вдовца. Подумаешь — хан!
Пропади он пропадом вместе со своим ханством, тьфу! — отплюнулась Менгли и жалобно сказала: — А Махтумкули уезжает. Одна остаюсь…
— Скажи ему, пускай и он останется, — посоветовала подруга. — Скажи…
Неподалеку в сером жемчужном полумраке бесшумно возникла фигура того, о ком они говорили. Он двигался медленно, но уверенно, словно знал, где его ждут.
— Идет! — жарко шепнула Набат. — Не забудь моего совета! Я побежала…
Отвернувшись, словно ничего не замечает, она проскользнула мимо Махтумкули. Он понял ее деликатность и поспешил к стожку.
Сердце Менгли билось так, словно выскочить из груди хотело. Руки ее леденели в горячих руках любимого, а тело было охвачено оцепенением — даже головы не поднять. Вероятно, и он испытывал нечто похожее, потому что долго они стояли как единое целое, долго не могли прийти в себя.
Махтумкули опомнился первым.
— Моя Менгли… взгляни на меня…
Классик туркменской литературы Махтумкули оставил после себя богатейшее поэтическое наследство. Поэт-патриот не только воспевал свою Родину, но и прилагал много усилий для объединения туркменских племен в борьбе против иноземных захватчиков.Роман Клыча Кулиева «Суровые дни» написан на эту волнующую тему. На русский язык он переведен с туркменского по изданию: «Суровые дни», 1965 г.Книга отредактирована на общественных началах Ю. БЕЛОВЫМ.
В романе К. Кулиева «Черный караван» показана революционная борьба в Средней Азии в 1918–1919 годах.
Совсем недавно русский читатель познакомился с историческим романом Клыча Кулиева «Суровые дни», в котором автор обращается к нелёгкому прошлому своей родины, раскрывает волнующие страницы жизни великого туркменского поэта Махтумкули. И вот теперь — встреча с героями новой книги Клыча Кулиева: на этот раз с героями романа «Непокорный алжирец».В этом своём произведении Клыч Кулиев — дипломат в прошлом — пишет о событиях, очевидцем которых был он сам, рассказывает о героической борьбе алжирского народа против иноземных колонизаторов и о сложной судьбе одного из сыновей этого народа — талантливого и честного доктора Решида.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.