Махабхарата. Рамаяна - [47]

Шикхандин, порывистый в схватках и спорах,

В грудь Бхишмы метнул девять стрел златоперых,

Но Бхишма не дрогнул: спокойна вершина,

Хотя у подножья трясется равнина!

С усмешкою Арджуна, в битвах счастливый,

Из лука метнул двадцать стрел, из Гандивы,

В противнике двадцать пробил он отверстий,

Но Бхишма не дрогнул, исполненный чести,

Не дрогнул, хоть хлынула кровь из отверстий,

И стрел оперенных вошло в него двести!

Обрушило полчище воинов стрелы,

Но Бхишма, израненный и ослабелый,

Стоял, не колеблясь, как мира основа.

И Арджуна, яростью движимый, снова

Шикхандина перед собою поставил,

Стрелу в престарелого Бхишму направил,

Разбил его лук, удивлявший величьем,

Свалил его знамя совместно с возничим.

Почувствовал Бхишма погибели холод,

Лук более мощный схватил, но расколот

И этот был острой стрелой на три части…

Потребно ли Бхишме военное счастье?

Не луков, а жертв он свершал приношенье,

От Арджуны не защищаясь в сраженье!

Надел новый щит, новый меч обнажил он.

«Победу иль смерть обрету!» — порешил он.

Но стрелы взлетели, и щит раскололи,

И выбили меч из десницы: дотоле

Еще не знавал он позора такого!

И вздрогнуло войско пандавов от рева

Юдхиштхиры: «Смело, с бесстрашным стараньем,

На старого Бхишму всем войском нагрянем!»

Низверглись на Бхишму, как ливень великий,

Трезубцы и копья, секиры и пики,

И стрелы взвивались крылато и звонко

И в старца вонзались, как зубы теленка[112].

Оглохла равнина от львиного рыка:

Пандавы рычали, как львы, о владыка,

Рычали твои сыновья-кауравы,

И Бхишме желали победы и славы.

Так двигалась битва на утре десятом.

Был родичу родич тогда супостатом,

Была водоверть, — будто Ганга святая

Ревела, в нутро Океана впадая.

На землю нахлынули крови потоки,

В которых и близкий тонул, и далекий.

Теряя колеса, и оси, и дышла,

Сшибались в бою колесницы; и пришлый

И здешний в предсмертных мученьях терзались.

Слоны в гущу всадников грозно врезались,

Топча лошадей, колесницы и конных,

И стрелы впивались в слонов разъяренных,

И падали грузно слоны друг на друга,

И воплями их оглашалась округа,

И долы тряслись, и вершины дрожали,

И люди стонали, и лошади ржали.

Пандавы на Бхишму, исполнены гнева,

Напали со стрелами справа и слева.

«Хватай! Опрокидывай! Бей в поясницу!» —

Кричали бойцы, окружив колесницу.

И места не стало у Бхишмы на теле,

Где б стрелы, как струи дождя, не блестели,

Торча, словно иглы, средь крови и грязи,

Как на ощетинившемся дикобразе!

Так Бхишма упал на глазах твоей рати,

Упал с колесницы, о царь, на закате,

К востоку упал головой, грозноликий, —

Бессмертных и смертных послышались крики.

Упал он — и наши сердца с ним упали.

Он землю заставил заплакать в печали,

Упал он, как Индры поникшее знамя,

И ливнями небо заплакало с нами.

Упал, придавил богатырь престарелый

Не землю, а в теле застрявшие стрелы».

[Воины прощаются с Бхишмой]

«Упав на закате на поле кровавом,

Он смелости, твердости придал пандавам,

Но это старейшего в роде паденье

Твоих кауравов повергло в смятенье.

«То ствол, — причитали, — упал с колесницы,

Отметивший племени Куру границы!»[113]

Почувствовав горя безмерного бремя,

Две рати сраженье прервали на время.

Земля застонала, и солнце свой жгучий

Утратило блеск, и упрятали тучи

Всё небо, и вспыхнули молний зарницы:

Сын Ганги, сын Ганги упал с колесницы!

От битвы губительной в горе отпрянув,

Воители двух опечаленных станов,

Без твердых щитов, без воинственной стали,

Вкруг Бхишмы, душою великого, встали.

Друзьями он был окружен и врагами,

Как Брахма, творец мирозданья, богами:

Почтить храбреца, забывая о мести,

Пандавы пришли с кауравами вместе!

Тогда своему и враждебному стану

Сказал добродетельный отпрыск Шантану:

«Привет колесниц обладателям славным,

Владыкам державным, бойцам богоравным!

Свисает моя голова мне на горе:

На стрелах покоясь, нуждаюсь в подпоре».

Подушечек маленьких, мягких, с десяток,

Цари принесли — предводители схваток.

Но молвил с усмешкой старик благородный:

«Для ложа мужчины они не пригодны».

Увидел он Арджуну: этот владетель

Большой колесницы являл добродетель, —

И, воина гаснущим взглядом окинув,

Сказал ему: «Арджуна, царь властелинов!

Подпору найди голове моей ныне,

Но чтобы она пригодилась мужчине».

И Арджуна, с болью добывший победу,

Тоскуя и плача, ответствовал деду:

«Приказывай, лучший из воинов: сразу

Пойду, твоему подчиняясь приказу».

Сын Ганги сказал: «Знаешь сам превосходно,

Какая мужчине подпора пригодна».

И Арджуна, доброму верен порыву,

Каленые стрелы достал и Гандиву,

И выстрелил, доблестный, полон печали,

И стрелы под голову Бхишмы попали,

Уперлись в затылок ему опереньем,

И Бхишма, боровшийся долгим бореньем,

Доволен был этой подушкой походной,

Был счастлив, что Арджуна, муж превосходный,

Постиг его волю, — и молвил он внуку:

«Хвала твоему благородному луку,

Хвала твоему, сильнорукий[114], старанью, —

Не то на тебя бы обрушился с бранью!

Теперь я доволен, теперь я спокоен:

На ложе из стрел умирать должен воин!»

Затем кауравам сказал и пандавам,

Царевичам юным, царям седоглавым:

«С исполненным долгом пришел я ко благу.

На ложе из стрел я и мертвый возлягу.

Лишь солнце сокроет свой блеск за горами,

Сокроюсь и я, провожаем царями.

Когда колесницы владетель багряный, —

Отправится солнце в места Вайшрава́ны,