Магический мир философии - [28]

Думается, духовная сфера обладает неким циклическим движением, и после того, как сознание казалось бы, безвозвратно опускается в бездну тоски и цинизма, оно, оттолкнувшись от дна, начинает новый подъем. Оно непременно «идет вверх» – к светлому мировосприятию, к пафосу, к идеям надежды и победы, к способности радоваться и радовать других. Сознание по самому своему строению интенционально, направлено на смысл, оно неуклонно его порождает, и потому уныние не может быть вечным.

В эзотерике говорят: Учитель появляется, когда Ученик готов. Точно так же можно сказать о сознании: когда сознание готово к иным подходам, взглядам и ценностям, они начинают появляться, и не важно, откуда и как – рождаются они в собственной стране или приходят из иных пределов, являются в ореоле глубокой серьезности или первоначально возникают как шутка, игра, сказка. Популярность Гарри Поттера, Фродо и героев Паоло Коэльо – это пробуждение российского читательского сознания от долгого эмоционально-ценностного кошмара, от погруженности в «мистический натурализм», робкая пока обращенность к давнему, забытому и оплеванному жанру – романтической сказке.

Но что такое – романтическое? Что есть романтика, какой смысл вкладываем мы в слово «романтизм»? Казалось бы, ответ можно найти в любой энциклопедии, в обычном учебнике по истории литературы. Гораздо меньше понятна связь романтического с жизнью. Впрочем, вопрос о литературном романтизме при ближайшем рассмотрении тоже оказывается открытым. Не претендующий на широкое осмысление ученический ответ может состоять в отождествлении «романтизма вообще» с совершенно конкретным течением в литературе и искусстве, присущим концу 18 – первой половине 19 века в Европе и Америке. Для этого течения, представленного именами Гофмана и Байрона, Шлегеля и Новалиса, Лермонтова и Э.По, а также многих других известных авторов, характерно противоречие между творцом и окружающей его действительностью, которая представляется как несовершенная, пошлая, грубо-обыденная. Творец ( поэт, художник) сам выступает в собственных произведениях как не понятый миром романтический герой, уникальная индивидуальность, способная в иррациональной стихии творчества создавать собственные миры, творить миф. В то же время миф не заменяет реальной жизни, и романтик всегда готов третировать ее, глядя на нее из глубины собственной души. «В условиях всеобщей «нелепости» бытия, – пишут исследователи романтизма – возникает вопрос о преодолении собственной судьбы, о достижении свободы и смысла вопреки жизненной фатальности. Он решается с помощью волевого усилия, для которого избирается уже известный инструмент – ирония, возвышающая человека над миром»34. Ирония была важнейшим моментом художественного европейского романтизма.

Однако впоследствии акценты сместились. Романтизм ХХ века, наследовавший название своего предшественника, все меньше стал ассоциироваться с иронией, да и драматическая тема непонятости и неоцененности художника миром как бы отошла на второй план. Теперь под романтизмом стали понимать прежде всего стремление к возвышенному, усмотрение в действительности высшего начала, видеть которое и соотноситься с которым есть гордость и достоинство. Этот романтизм, выходящий за пределы темы собственно искусства и творчества получил по меньшей мере три трактовки:

– романтизм как художнический порыв к иным измерениям реальности, трансформация жизненного в эстетическое;

– как мечта о возвышенной любви, то есть, лирический романтизм;

– как очарованность и увлеченность идеалом ( добра, красоты, совершенного общества, верного товарищества, идеальной любви и т.д.), которого стремятся достичь, вступая в реальную борьбу и подвергая себя реальным испытаниям. Через тернии – к звездам!

Новый литературный романтизм, также как романтизм театра и кино сопровождал нашу страну в течение всего ХХ века, совмещая в себе творческую фантазию с мечтательностью, а мечтательность с деятельностным началом. Можно говорить о литературно-поэтическом романтизме Серебряного века, о революционном романтизме горьковского «Буревестника», о «чистом классическом» романтизме А.Грина, сказочном романтизме Ю.Олеши, о романтике клубов самодеятельной песни и т.д. В период существования Советского Союза романтизм, покинув поле искусства, соединился с идеологией, стал элементом пропаганды, работы с сознанием. Как бы ни оценивать этот период, нельзя не признать, что «романтика великих строек», «романтика целины», также как в свое время романтика революции были реальным элементом жизни ряда поколений. Люди вдохновлялись идеей нового мироустройства, победой над природными просторами, идеалами познания ( мода на геологию, на физику в 60-е годы), романтизировали личные отношения. В сущности, можно сказать, что романтизм из явления искусства и принадлежности узкого круга людей превратился в «романтику» – романтическое умонастроение многих. При этом романтические идеи, тяга к возвышенному оказывалась движителем реальных дел, труда, борьбы, открытий.

Стоит заметить, что романтическое умонастроение не было достоянием одной лишь нашей страны, культивирующей в эпоху испытаний романтический запал масс, свой национал-романтизм был у фашистской Германии, да и в сегодняшних Соединенных Штатов Америки достаточно последовательно проводится политика на романтизацию образа США как идеальной державы и избавителя мира от международного терроризма.