Магический мир философии - [26]

Отечественная литература последних пятнадцати лет вкупе с желтой прессой и изрядно пожелтевшим телевидением внесла свою лепту в «эффект кривого зеркала», в господство «натуралистического концепта», который, впрочем, не так уж и натуралистичен, если приглядеться к нему поближе. Я бы даже сказала, что большинство известных российских авторов исповедуют некий «мистический натурализм» ( он же – мистический пессимизм). В мистическом натурализме обыденная жизнь, выписанная в мельчайших и как правило омерзительных бытовых деталях, совмещается с таинственными и грозными «потусторонними» событиями, которые захватывают персонажей ( язык не повернется назвать их «героями») и волокут их неведомо куда. В пустоту, в смерть, в распад, который не лучше смерти.

Мистический натурализм, если пользоваться языком образов, это «темная литература», то есть литература, которая при чтении вызывает глубокую тоску и депрессию, является патогенной, ввергающей человека в состояние безнадежности. В лучшем случае это интеллектуальная поделка, играющая словами, внешне мрачная, но не затрагивающая чувств. Тогда она, по крайней мере, безобидна, отчасти, быть может, даже развлекательна, если уродство может развлекать. Я бы выделила в мистическом натурализме две группы произведений, странным образом разделившихся на его «мужскую» и «женскую» ипостась. С одной стороны здесь выделяются произведения таких авторов как В.Пелевин и В.Сорокин ( я не стремлюсь дать здесь полный охват фигур), с другой – женская проза Л.Петрушевской, Л.Улицкой, отчасти – Т.Толстой. Причем для нашего разговора не очень важно, в каком именно году впервые вышли книги названных авторов, важно, что сегодня, сейчас они широко представлены в книжной торговле и доминируют в российском литературном процессе.

«Мужской мистический натурализм» ( «Голубое сало» и «Лед» Сорокина, «Чапаев и пустота» и «Жизнь насекомых» Пелевина) в большей степени носит игровой, формальный характер, его полубезумие отчасти заимствовано у Роб-Грийе, пространство и время искажены рационально и продуманно. Здесь видна хорошая ремесленная работа, и тошнотворные детали накручены сознательно и профессионально, как, например в «Голубом сале» сцены насилия или описание ААА, рожающей черное яйцо. Правда, глубокое презрение к человечеству является вполне искренним, а увиденные ясным глазом мелочи жизни – вполне отталкивающими ( куда до наших писателей бедному Сальвадору Дали, который рисовал свои фантазмы, хоть и в реалистической манере, но без шокирования зрителя отвратительным). Может быть, поэтому – в силу рационалистической выдумки, лежащей на поверхности – мужской вариант «темной литературы» не так печален и безысходен. Впрочем, даже Вячеслов Курицын, написавший ряд лет назад очень хвалебное предисловие к книге Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» и заметивший, что она написана «ради хорошего настроения», вынужден был опровергнуть сам себя: «Короткому ответу – во имя хорошего настроения – мешает один, но существенный факт: Пелевин рассказывает довольно-таки мрачные истории. Я стараюсь брать примеры из романов, составивших эту книгу: что же, в «Жизни насекомых» героев

– расплющивают об асфальт туфелькой с красным каблуком;

– пожирают собственные родственники;

– размазывают ладонью в «мятый ком кровавого мяса»;

– сжигают в папиросе «Казбек»;

– ловят на смертельную липучку…

– бьют, кусают, обманывают, бросают беспомощных, расстреливают.

Как, впрочем, и в остальных произведениях Пелевина – правит бал разруха, неустроенность, мерзкая рутина жизни и готовая в любой момент выскочить – глаза выпучить смерть»31.

Женский «мистический натурализм» не столь эффектен, не так ярок ( разве что роман Т.Толстой «Кысь» может потягаться с лихими вывертами мужской прозы), однако бесконечно более депрессивен. Злой шут короля Унылио, заставляющий плакать принца, просто дитя по сравнению с нашими российскими писательницами. Рассказы Л.Петрушевской, Л. Улицкой, Т.Толстой очень похожи друг на друга по умонастроению, сюжетам и даже по стилю. В них действуют ( или, скорее, не действуют) жалкие ничтожные человечки, раздавленные жизнью, пьяные, больные, злобные, не способные никак справляться с жизнью. Это толстые уродливые безвольные сыновья, боящиеся своих волевых матерей, это матери-тиранки, изводящие под корень уже не юных пятидесятилетних дочек, это родственники, не способные найти общего языка, это жены, ненавидящие мужей и т.д. и т.п. Часта тема катастрофы, скитаний, эпидемий, которые делают быт и отношения в нем вовсе невыносимыми. Нередок сюжет эмиграции, «зависания» между разными мирами без подлинного пристанища. При этом вся гнилая и беспросветная обыденщина странным образом оказывается перемешана и переслоена с не менее мрачными «тонкими планами бытия»: то покойница к кому в гости придет, то сам кто к покойнице пожалует, то нечистый девушку водит, то мистический кот появляется из непонятных сфер, чтобы в тапочки покойного мужа нагадить, а то еще экстрасенс окажется злым колдуном и алкоголиком. Страшно, аж жуть. И страшнее всего то, что ничего, кроме этого больше нет. Ну, ничегошеньки! Можно даже, открывая очередной рассказ, погадать, какой гадостью повествование закончится на этот раз? Например, из больного бреда лилипуты придут и полковра выкосят… А самое главное, что персонажи этих произведений на самом деле никак не влияют на происходящее. Они – игрушка темных сил, забава низких астральных сущностей, если говорить языком эзотерики. Жизнь ужасна, бессмысленна и никакой свободы нет.