Мадам Мидас - [82]

Раздраженный этой встречей, Гастон бросил быстрый взгляд по сторонам, чтобы проверить, не наблюдают ли за ним. Но проходящие мимо люди были слишком заняты своими делами и удостаивали грязного бродягу и разговаривающего с ним молодого человека в вечернем костюме лишь мимолетными взглядами. Это успокоило Ванделупа.

– Ну, друг мой, – резко сказал он немому, – что тебе нужно?

Пьер сунул руку в карман.

– О, конечно, – издевательски ответил мистер Ванделуп, – денег, денег, всегда денег. Ты что, принимаешь меня за банк, из которого вечно можно тянуть деньги?

Немой ничем не показал, что слышит эти слова; он стоял, угрюмо покачиваясь взад-вперед и жуя травинку, которую снял со своего пиджака. Молодой человек вынул соверен и отдал Пьеру.

– Вот, это в последний раз. И больше не беспокой меня, не то, даю слово, – Гастон бросил на Пьера презрительный взгляд, – я непременно предам тебя в руки закона.

Пьер внезапно вскинул глаза, и Ванделуп уловил в них блеск под тенью полей шляпы.

– О! Думаешь, для меня это будет опасно? – весело сказал он. – Ничуть, уверяю тебя! Я джентльмен, причем богатый, ты же – нищий с дурной репутацией. Кто поверит твоему слову против моего? Клянусь честью! Твоя самонадеянность просто забавна. А теперь уходи и не беспокой меня больше, иначе, – он кинул на Пьера острый взгляд, – я выполню свое обещание!

Ванделуп холодно кивнул немому и весело зашагал дальше под тенью густых дубов, а Пьер посмотрел на соверен, сунул его в карман и неуклюже потащился в противоположном направлении, даже не оглянувшись на своего покровителя.

Дойдя до улицы, Ванделуп сел в кеб, велел ехать на станцию Сент-Килда, на Элизабет-стрит, и погрузился в глубокое раздумье. Пьер не на шутку его раздражал. Никак от него было не избавиться! Немой продолжал время от времени появляться, как мумия на египетском пире, чтобы напоминать Гастону о неприятных вещах[59].

– Черт бы его побрал! – сердито пробормотал Ванделуп, сойдя у станции и расплатившись с кебменом. – От него больше неприятностей, чем от Крошки. Она поняла намек и ушла, но этот человек, клянусь честью… – Он пожал плечами. – По части навязчивости – он сам дьявол!

Всю дорогу до Сент-Килды француз продолжал размышлять на эту неприятную тему, прикидывая, как бы ему отделаться от неуступчивого друга. Он не мог открыто дать ему от ворот поворот, поскольку Пьер знал о его личной жизни больше, чем хотелось бы молодому человеку. Немой мог оскорбиться, а Гастон не хотел рисковать – в данном случае риск мог грозить ему разоблачением.

– Тут можно предпринять лишь одно, – тихо сказал Ванделуп, шагая к дому миссис Вилльерс, – испытать удачу, попробовав жениться на Мадам Мидас. Если она согласится, мы сможем уехать в Европу как муж и жена. Если не согласится, я уеду в Америку. В любом случае Пьер потеряет мой след!

С этой утешительной мыслью Гастон вошел в дом, и слуга проводил его в гостиную. Огни в комнате не горели, поскольку еще недостаточно стемнело, и Ванделуп улыбнулся при виде пылающего камина.

– Клянусь честью! – сказал он себе. – Мадам знобит, как всегда.

Слуга удалился, оставив Ванделупа в большой комнате, освещенной мягкими сумерками и переливчатыми отсветами пламени на потолке. Француз подошел к огню скорее по привычке – и внезапно наткнулся на большое кресло, стоящее почти вплотную к камину. В кресле сидела женщина.

– А! Спящая красавица! – беззаботно сказал Ванделуп. – В подобных случаях надлежит поцеловать ее, чтобы разбудить.

Без сомнения, он был безрассудно отважным молодым человеком. Даже не зная, кто эта молодая леди, он наверняка перешел бы от слов к делу, если б женщина вдруг не встала и не повернулась к нему лицом. Теперь ее озарял свет очага, и с внезапным испугом Ванделуп увидел перед собой девушку, которую погубил и бросил.

– Крошка? – выдохнул он, отшатнувшись на шаг.

– Да! – взволнованно ответила Китти. – Твоя любовница и твоя жертва.

– Ба! – холодно сказал Гастон, оправившись от первого потрясения. – Это стиль Сары Бернар, но не твой, дорогая моя. Первый акт комедии великолепен, но чтобы закончить пьесу, нужно, чтобы все действующие лица знали друг друга.

– Ах, – с горькой улыбкой сказала Китти. – Можно подумать, я не знаю тебя даже слишком хорошо. Человека, который обещал на мне жениться, а потом нарушил слово, человека, забывшего все свои клятвы!

– Мое дорогое дитя, – неторопливо проговорил француз, прислонившись к каминной доске, – если б ты читала Бальзака, то знала бы его слова: «Жизнь была бы невыносима без определенной толики забывчивости». – И он с улыбкой сообщил: – Должен сказать, я согласен с романистом.

Китти посмотрела на него – холодного и самодовольного – и сердито бросилась обратно в кресло.

– Ничуть не изменился, – пробормотала она беспокойно. – Ничуть!

– Конечно, – ответил Ванделуп, удивленно приподняв брови. – Мы прожили врозь всего шесть месяцев, а нужен куда больший срок, чтобы изменить человека. Между прочим, – безмятежно продолжал он, – как ты поживала все это время? Я не сомневаюсь, что твой путь был столь же опасным, как и путь Жиля Бласа[60].

– Нет, не был, – стиснув руки, ответила Китти. – Тебе всегда было безразлично, что со мной сталось, и если б мистер Вопплс не встретил меня на улице в ту ужасную ночь, бог знает, где бы я сейчас была.