Мадам - [88]
Неужели и на этот раз прав оказался Рожек Гольтц, утверждая, что если бы Конрад не уехал в Англию и не поменял язык, то писал бы так же, «как это чудо наше, Жеромский»?
В тот день, когда предстоял очередной урок французского языка с Мадам, я отправился в школу, взяв с собой новое «вспомогательное снаряжение», то есть Victoire, «Cahier des citations» и «Гданьские воспоминания молодости» Иоанны Шопенгауэр. Но прежде чем принять решение об его использовании, я проверил в журнале, отметила ли она мое отсутствие на предыдущем занятии. Нет, не отметила. Странно. Тем более что список она, очевидно, проверяла и в четвертой графе напротив фамилий других отсутствующих (с первого урока) ее рукой были вписаны буквы «отст». Почему же она меня не отметила? Может, какой-то благожелатель прикрыл меня, наговорив ей всякой чуши? Или она механически после урока заполняла эту графу, смутно запомнив присутствующих? Скорее второе, чем первое, иначе меня кто-нибудь бы уже предупредил. Впрочем, что бы там ни было, но я решился.
Перед уроком, как раз перед ее приходом, я достал «вспомогательное снаряжение» и положил на парту со стороны прохода («Cahier» снизу, а сверху — Victoire). Потом первую четверть урока (беседа, вопросы) я сидел недвижимо, не спуская с нее глаз и мысленно сопоставляя все, что знал о ней, с живым образом.
Я уже ничего не боялся. Сохранял полное спокойствие. Уверенный в своей позиции, я ждал ее хода.
Однако она его не делала. Занялась другими, а на меня не обращала ни малейшего внимания. Такой modus procedendi не стал для меня новостью, она уже не раз таким образом игнорировала меня, но с тех пор, как забрала мою тетрадь, использовала его почти регулярно.
И я приступил к операции — под шифром «королевский гамбит».
Я взял Victoire, на ее место положил «Cahier des citations», после чего открыл роман на странице со словами «только прикажите» и сделал вид, что читаю, при этом поудобнее уселся за партой и вытянул ноги, перебросив одну на другую, а обложку открытом книги приподнял над партой так, чтобы с кафедры видны были красные буквы названия.
«Так, пожалуйста, я слушаю, я жду… — спародировал я часто употребляемый Мадам повелительный оборот. — Вы принимаете жертву? Эта „светло-бежевая фигура“ абсолютно не защищена. Как и две пешки на краю парты. Их можно брать безо всякого риска. Что же вы? Принимаете жертву? Не забывайте о времени. Оно работает на меня. Я затратил его намного меньше. А на ваших часах скоро упадет флажок. Поэтому лучше поспешить!»
Но мои подстрекательские выпады, которые я передавал ей посредством телепатии, не возымели никакого действия. Что ж, в конце концов, и с этим можно смириться. Жаль только, что сама комбинация не получила развития. Мадам не только не последовала примеру коварной Змеи (агрессия, конфискация книги, шельмование у позорного столба, отметка в журнале), но даже взглядом не призвала меня к порядку. А ведь она не могла не заметить, что я самым наглым образом бойкотирую ее урок. В этом у меня не было ни малейшего сомнения. Поднимая время от времени глаза над книгой для контроля ситуации, я каждый раз имел возможность убедиться, что она видит, чем я занимаюсь. Однако на ее лице я не замечал даже тени недовольства, разве что — нарочитое пренебрежение.
«Если ты думаешь, что сумеешь таким способом спровоцировать меня, — казалось, говорил ее взгляд, блуждающий где-то поверх моей головы, — то глубоко ошибаешься. Мне, в конце концов, безразлично, будешь ли ты знать этот язык и какую получишь оценку. Ты решил, что все знаешь и тебе нечего делать в этом классе? Пожалуйста, твое дело. Мне же лучше. Одной заботой меньше».
Разумеется, она могла так думать, это было в ее стиле. Она понимала, что я знаю французский не только лучше других учащихся, но и на уровне, значительно превышающем требования школьной программы, однако мои способности ее нисколько не интересовали. Когда она впервые заметила, что у меня неплохой французский выговор и правильное «эр», то оставила это без каких-либо комментариев («Mais tu paries bien![124] Где ты этому научился?») и, не сказав ни слова, как обычно продолжала урок. А позднее, когда я попытался извлечь для себя какую-нибудь пользу из беглого владения языком, то есть стал проявлять на уроках излишнюю инициативу, поминутно прерывая занятия своими высказываниями и щеголяя произношением, она еще более охладела к моей особе.
«Однако невозможно, — думал я, продолжая смотреть в текст, — чтобы ее совершенно не задевало мое поведение, особенно то, что я читаю книгу, название которой звучит так же, как ее имя, и это слово как сигнальный знак я уже использовал. Может быть, она не заметила книгу? Может, я веду себя не слишком нагло?»
Чтобы подобные сомнения меня больше не мучили, я решился на следующий шаг. Открыл «Гданьские воспоминания молодости» (на странице с подчеркнутой фразой «Ah, quel chien de pays!»), немного ниже, перед собой, положил «Cahier des citations» (открытую на последних записях с заключительной цитатой «Je suis a vos ordes»), а уже открытый роман поставил вертикально в углу парты обложкой, то есть названием в сторону кафедры.
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.