Мадам - [86]
Разве не лучше? Ведь намного проще и понятнее. И без всех этих «которые». Наконец, сама фраза… каденция… ритм… — От удовольствия я закрыл глаза и показал на ухо: — Надеюсь, вы смогли это услышать и достойно оценить…
Продавец рассмеялся, как после веселого циркового номера, снисходительно, но и с оттенком уважения. (Похоже в свое время отреагировал ЕС, когда я вдруг заговорил языком Шекспира, а потом начал импровизировать.)
— Да, я, конечно, услышал, — сказал он с веселой улыбкой. — И сумел оценить…
— А какое это найдет выражение, — я резко изменил тон, заговорив преувеличенно серьезно, — в вашем подходе к той сделке, которую вы мне предлагаете?
Он снова рассмеялся, но поддержал затеянную мной игру:
— В чем же, если позволите, это может найти выражение?
— Как — в чем? — я с удивлением уставился на него. — Очень просто. В снижении цены. В бескорыстной и великодушной уступке. Посмотрим, — я взглянул на заднюю обложку книги. — Первоначальная цена… двадцать восемь злотых. Сколько вы теперь за нее хотите? — Я открыл последнюю страницу: — На десять злотых больше! Чем можно объяснить такое резкое повышение цены? Надеюсь, вы понимаете, не качеством перевода.
— Цена определяется не переводом, а спросом.
— Вы хотите сказать, что гданьские воспоминания молодости Иоанны Шопенгауэр стали у нас предметом первой необходимости?
— Возможно, не самой первой, — уже серьезно ответил он мне, — но настолько необходимой, что цена тридцать семь злотых не кажется слишком завышенной, наоборот, считается произвольной. Кое-кто заплатил бы за этот экземпляр, — он взял с прилавка книгу и погладил обложку, будто стирая с нее пыль, — в два раза больше и еще спасибо сказал бы.
— Вопрос в том, насколько это соответствует действительности, — подбросил я ему немного сомнений. — У вас есть кто-нибудь на примете? — Я оглянулся вокруг. — Что-то никого не вижу. А перед вами, пожалуйста, покупатель, готовый расстаться со своими денежками. Не лучше ли его удержать и немного ему уступить, чем дожидаться, Бог знает сколько, мифического купца, который, в чем лично я сомневаюсь, заплатит на радостях больше?
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь: «немного ему уступить»?
— Ах, конечно же немного! Хотя бы сбросьте эту драконовскую надбавку, то есть давайте вернемся к первоначальной, номинальной цене.
— Что? За двадцать восемь злотых?! — он разразился издевательским смехом.
— Ну, хорошо: тридцать два. Это все, что я могу заплатить. У меня сто двадцать злотых — вот мои деньги, — я вынул из кармана две смятые банкноты: стозлотовую кирпичного цвета с портретом Рабочего и гранатовую двадцатизлотовую с изображением Крестьянки. — За эти две книги, — я указал кивком головы на все еще не упакованные Gedichte и Victoire, — я должен, о, ужас, восемьдесят восемь злотых. У меня осталось тридцать два злотых. Больше у меня просто нет.
— Иначе говоря, ты предлагаешь мне снизить цену на шесть злотых.
— Не столько предлагаю, сколько прошу.
— Ты понимаешь, какие могут быть последствия, если я поддамся твоему давлению?
— Я не оказываю давления, я констатирую, — мне удалось ловко воспользоваться риторическим приемом своей матери.
— Ну, и если я с тобой соглашусь?
— Вы совершите выгодную сделку: одним махом продадите три книги.
— Ничего подобного. Наоборот. Получается, что одну книгу, немецкую, я тебе вообще даром отдаю.
— И это характеризует вас с самой лучшей стороны.
— С лучшей стороны? Почему же?
— А вы знаете, что там, на первой странице? — холодно спросил я и понизил голос. — Свастика. Зарабатывать на таком товаре! — тут я пожал плечами, продемонстрировав этим жестом свое возмущение и ужас. — И если бы только свастика! Вы прочтите эту надпись, — я открыл Gedichte на первой странице, — «Garnisonsbibliothek»! Армейская библиотека! Вы понимаете, что это значит?
Продавец смотрел на меня со снисходительной улыбкой, неодобрительно качая головой.
— Хорошо, хватит уже, — он закрыл немецкий томик и положил сверху «Гданьские воспоминания молодости». — Ты ошибся с призванием. Тебе бы в варьете выступать.
— Такое уже случалось, — игриво сказал я.
— Завернуть? — подчеркнуто вежливо спросил он.
— Спасибо. Не стоит.
Он пододвинул ко мне стопку книг и убрал в кассу банкноты.
Я уложил в портфель покупки и, вежливо поклонившись, покинул книжный магазин.
КОРОЛЕВСКИЙ ГАМБИТ
Оставшийся день и вечер, а также несколько последующих дней я провел за чтением. Закончил «Победу», просмотрел роман еще раз на французском, познакомился с «Гданьскими воспоминаниями» Иоанны Шопенгауэр и запомнил форму готических букв. Начал новую тетрадь. Однако не внес в нее личные данные (имя, фамилию, класс), отказался и от надписи «Французский язык», а только озаглавил странным названием «Cahier des citations»[123]. И принялся записывать туда любопытные цитаты из прочитанных текстов.
В первую очередь там оказались три строфы из гимна «Рейн»: те, которые цитировал Константы (привожу в переводе): «Теперь же из сердца гор…», «То голос был наиблагороднейшей из рек…»; и строфа, которую я прочитал в книге (она начиналась словами: «Загадкой остается, что с чистого источника возникло…»). Строки, приведенные «К» в ее посвящении, я аккуратно подчеркнул, а рядом с ними, параллельно, записал еще один перевод, приведенный Константы («Ведь каким ты родишься, таким уж и останешься…»).
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.