Мадам - [149]

— И совсем я не смущаюсь, — буркнул я, сделав оборот, — вот только…

— Что?! — перебила она меня с улыбкой. — Трясешься весь… как кролик.

У меня в глазах потемнело («И ты, Брут?»). Однако я отбросил гордость, смелее повел ее в танце и ответил словами, какие она сказала мне во время разговора в кабинете:

— Вы преувеличиваете, явно преувеличиваете, — хотел продолжать, но она опять меня прервала:

— Вот, теперь немного лучше! Если бы ты еще и ритм слушал!

— И до этого дойдет, — ответил я, маневрируя между танцующими. — Я только хотел сказать, что если в первую минуту я и чувствовал себя немного стесненно, то исключительно от удивления.

— Удивления? Вот как! Что же тебя удивило?

— Как это — что! Ваш выбор. С момента нашего последнего разговора у вас в кабинете прошло почти Полгода, и вы ни разу не сказали мне ни слова… Относились ко мне как к призраку, как к пустому месту… А теперь ни с того ни с сего приглашаете меня на танец. Вы ведь сами признались…

— Ни в чем я не признавалась… Не болтай! — кокетливо приказала она мне. — Слушай музыку и танцуй.

— Yesterday, love was such an easy game to play[240], — выводил первый вокалист «Визжаших пантер».

— Разве это не отдает кичем? — подпустил я иронии.

— Что?

— Ну, наш сладкий танец на фоне этих сладких слов.

— Возможно, тебя это удивит, но я не знаю английский… И кроме того… иногда… кич бывает очень приятным. Не нужно от него открещиваться. Если бы не кич, то и большого искусства бы не было. Если бы не было греха, то и жизни бы не было.

— Может, и к лучшему?

— Ох, как мне надоела вся эта чушь! — сердито фыркнула она. — После этого танца я ухожу. Моя роль закончена. Свои служебные обязанности я выполнила, — она будто сама с собой разговаривала. — Fini, c'est fini… c'est la fin[241], иду домой. Отдохнуть.

— Oh, I believe in yesterday…[242] — трогательно закончил «Поль» из «Визжащих пантер».

— И если мой премудрый «любимый ученик», — тоже закончила Мадам, — хочет быть джентльменом и проводить свою пани преподавательницу… пусть подождет меня, — она сняла руку с моего плеча и взглянула на часы, — за школьным двором, у киоска «Рух»[243] в двенадцать пятьдесят.

Я опять обомлел и, кажется, побледнел. Во всяком случае, почувствовал, как мороз пробежал по коже. «Договаривается со мной так, как тогда с директором», — подумал я в панике, а она, заметив, видно, мое замешательство, добавила насмешливо:

— Но, возможно, он предпочитает развлекаться в обществе своего товарища. Тогда пусть прямо скажет. Я сразу такси возьму.

— Я буду ждать, — только и ответил я.

— Очень мило с его стороны, — она склонилась в реверансе, как придворная дама, и пошла к выходу среди аплодисментов и криков.

— More «Beatles»![244] More «Beatles!»! More «Beatles»! — скандировали «янки», то есть выпускники так называемого «английского класса».

«Визжащие пантеры» выполнили их заказ. Раздались первые такты популярного шлягера «Ticket to ride»[245].

Совершенно сбитый с толку, я вернулся на свое место, к Рожеку.

— Любит тебя пани директриса, — сказал тот с плутовской улыбкой.

— Преувеличиваешь, — с огромным трудом мне удалось продемонстрировать равнодушие. — Скорее, она просто играет со мной.

— Это уже хорошо, — заметил он. — Знаешь, как все глазели?

— Глазели, говоришь?..

— Еще как! Даже Куглер, этот большевистский сопляк. А впрочем… было на что.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Красивая из вас пара получилась, — улыбнулся он даже с какой-то завистью.

— Эх, Рожек, что ты болтаешь, — я почувствовал, что краснею. — Не понимаю, о чем ты! — И, показав всем видом, что мне неприятна эта скользкая тема, я вышел в коридор.

Остановившись у окна, я посмотрел вниз, на чернеющую в темноте коробку киоска «Рух».

«Чего ты нервничаешь? — опять раздался внутренний голос моего второго „я“. — Радоваться должен. Редко у кого случаются подобные истории. А некоторые утверждают (ты, конечно, знаешь, кто[246]), что такого вообще не бывает. И кроме того, разве ты не хотел этого?… Разве не делал все возможное, чтобы этого добиться? Ты ей прямо сказал… не только сказал — в письменной форме объявил! — „Только прикажите“. Свершилось. Она приказала. Твой ход. Соответствуй».

Я сбежал вниз по боковой лестнице и вышел из школы, а точнее, выскользнул, обходя здание вдоль стен и выбравшись со двора через дыру в ограде позади нашей спортплощадки, после чего окружной дорогой прокрался к киоску «Руха».

Было жарко, но дышалось легко. Безоблачное небо, полная луна. Я посмотрел вверх, на звезды. Дева… Водолей… и Полярная звезда на хвосте Малой Медведицы. «Веками на одном месте стоят, однако… разбегаются», — эхом отозвалось во мне чтение «Островов физики», и одновременно раздался знакомый стук каблуков.

Я выглянул из-за киоска.

— Наконец-то, — сказала она. — А я уж подумала, что ты меня одну здесь бросил.

— Я пани? Мне даже в голову не могло прийти!

— Никогда не знаешь… что ученику может прийти в голову.

На ней был широкий, полотняный, белый жакет, а на правом плече — сумка, та, с которой она ходила в школу, большая, вместительная, а не та, с которой она появилась в «Захенте», в театре и в кино «Скарб». Кроме того — я только сейчас обратил на это внимание — ее ноги (в отличие от других преподавательниц, даже пожилых, не говоря уж о молодых) обтягивали тонкие, прозрачные чулки.