Мадам - [150]

Мы отошли от киоска, и я случайно взглянул в сторону школы. В одном из окон — у которого я стоял пятнадцать минут назад — виднелся чей-то силуэт, наверняка мужской. Но в эту долю секунды я не смог определить, чей он: Рожека или Куглера, а для дальнейших размышлений у меня не оставалось ни времени, ни желания.

— Итак, ты собираешься… — начала она после того, как мы молча сделали несколько шагов, будто продолжая прерванный разговор, который на самом деле еще не начинался, — собираешься заниматься романской филологией.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Как это — откуда? — одернула она меня. — Разве заявления в высшие учебные заведения не проходят через мои руки? И разве в мои обязанности не входит ставить на них свою резолюцию или хотя бы высказывать свое мнение?

— Да, конечно… — согласился я. — Собираюсь. И что из этого следует?

— Ничего… Правильно делаешь… Сдашь… Наверняка поступишь, в этом я уверена.

— А в чем вы не уверены? — спросил я, опустив глаза, и внутренним взором увидел мою тетрадь с сочинением в пластиковом конверте на столе Зеленоокой.

Она тихо засмеялась.

— С тобой ни минуты нельзя расслабиться. Ловишь на каждом слове.

— Ничего не ловлю. Просто спрашиваю.

— А потом… что собираешься делать? — вернулась она к теме холодным, сдержанным тоном.

— Когда… потом? — спросил я, сделав вид, что не понимаю.

— После учебы.

На этот раз перед глазами возник Ежик.

— «Какие у тебя планы на жизнь?» — процитировал я его.

— Можно и так сказать.

— Разве вы не знаете? — пробормотал я с легкой обидой. — Хочу писать. Стану писателем.

— Да, верно! — подтвердила она, опять улыбаясь. — Дева!.. У нее гусиное перо.

— Вы запомнили.

— И ты хочешь зарабатывать этим на жизнь? — она смотрела на меня, слегка подняв брови.

— Вы знаете, пани, — произнес я несколько высокомерно, — я об этом не думал… О подобных категориях. Я просто хочу стать писателем. А получится у меня или нет и, особенно, принесет ли доход, уже другой вопрос. Сейчас, во всяком случае, это меня не волнует.

— Максималист… — сказала она с иронией, но и с оттенком уважения. — Или все, или ничего.

— Можно и так сказать, — согласился я с ее замечанием и после минутных раздумий сыграл агрессивно: — Меня должны бы назвать Максимилианом. Смешно, но даже в детстве я хотел, чтобы меня звали Максом.

Она даже бровью не повела.

— Как Робеспьера, — сказала она язвительно. — Или Горького. Ведь он тоже Макс.

— Не поэтому, — парировал я. — Уверяю вас.

— Надеюсь, — бросила она. — И о чем ты собираешься писать?

— Да о самых разных вещах… Например, о путешествии Иоанны Шопенгауэр, беременной Артуром, будущим философом: из Англии через всю Германию в Гданьск. Или о Гельдерлине, моем любимом поэте: о его странствии пешком из Бордо домой, через Альпы, где ему явился Дионис… Или о перипетиях, приключившихся с маркизом де Кюстином во время его поездки в николаевскую Россию…

— Да, у тебя перспективные планы, — оживилась она. — Хочешь писать на польском?

— А на каком же еще?

— На французском перспективней. Как мне показалось, ты именно на этом языке делаешь свои записи и собираешь цитаты, — она искоса поглядывала в мою сторону, лукаво улыбаясь.

— Скажите откровенно, прошу вас, — я тоже улыбнулся, — вы тогда устроили проверку тетрадей, чтобы узнать, что я там пишу, игнорируя занятия?

— Почему бы мне тогда не взять только твою тетрадь?

— Чтобы не показывать мне, что вас это интересует.

— Ты думаешь, что меня это интересовало?

— У меня осталось такое впечатление.

— Впечатление!.. Художник имеет право на впечатление. Но давай вернемся к нашей теме: так ты собираешься писать на польском языке или на французском?

— Я уже сказал: на польском.

— Мне казалось, что ты мечтаешь о карьере и мировой славе… — я почувствовал привкус разочарования в ее голосе.

— При чем здесь язык?! Если то, что я напишу, будет действительно чем-то выдающимся, то раньше или позже все равно выйдет в открытое море.

— Это вопрос: выйдет или не выйдет, — язвительно заметила она. — А если… позже, а не раньше. Позже. Возможно, даже слишком поздно?

— Что вы этим хотите сказать?

— Да ничего особенного. Только прежде, чем твое произведение, как ты красиво выразился, «выйдет в открытое море», оно должно сначала выйти на языке оригинала, то есть здесь найти издателя, а затем его необходимо… перевести. Довольно долгая дорога.

— А если бы я сразу писал по-французски…

— Помнишь, что однажды на уроке, — прервала она меня на полуслове, — сказал твой приятель?

— Рожек? — хмыкнул я. — Он разное говорил. Я в основном помню то, что он написал в сочинении об Антеке из новеллы Пруса.

— Что же это за афоризм такой?

— Рекомендация воздерживаться от слишком тяжелой работы.

— Я имею в виду то, что он сказал, когда сильно разозлился. Что единственным писателем польского происхождения, который известен и публикуется по всему миру, является автор «Лорда Джима», который писал не на польском, а на английском языке. Знаешь, сколько ему было лет, когда он уехал из Польши?

— Точно не знаю. Десять?

— Столько же, сколько тебе… На год меньше. И английского он не знал.

— Вы читали «Победу»?

— Нет… «Victoire»? Non, — она едва заметно улыбнулась, как бы своим мыслям.