Мадам де Помпадур - [90]

Вопреки правилу, согласно которому умирать в Версале не полагалось никому, кроме особ королевской крови, король привез мадам де Помпадур обратно во дворец. Погода стояла ужасная, такой холодной, темной, сырой и удручающей весны не было много лет, это отражалось на состоянии маркизы, и ей снова стало хуже. «Зима ко мне жестока», — сказала она. Приказала позвать Коллена с ее завещанием и внесла различные дополнения в свою последнюю волю — оставила королю свой дом в Париже с почтительным предположением, что он мог бы стать резиденцией графа Прованского, и коллекцию камей, которая теперь находится в национальной библиотеке.

Кроме того, она завещала всем своим слугам доходы с денежных сумм, размеры которых зависели от длительности их службы маркизе, а трем камеристкам сверх того одежду, белье и кружева. Новые часы с бриллиантами оставила маршальше де Мирепуа, портрет Александрины в бриллиантовой оправе — мадам дю Рур, серебряную шкатулку с алмазами — герцогине де Шуазель, кольцо из розовых и белых бриллиантов, скрепляющее зеленый бант, и «сердоликовую коробочку, которой он так часто восхищался», — герцогу де Гонто, алмаз цвета аквамарина — герцогу де Шуазелю, изумрудное ожерелье — мадам д’Амблимон, свою собачку, попугая и обезьянку — господину де Бюффону. Она оставила ежегодную ренту в 4000 ливров доктору Кене и в 6000 ливров Кол- лену. Душеприказчиком был принц де Субиз, которому она завещала два кольца и свою нежную любовь. Все остальное отходило ее брату, маркизу де Мариньи, а после него, в случае, если бы он умер бездетным (как и произошло), — родственнику, господину Пуассон де Мальвуазену. У этого господина Пуассона было две дочери, которые жили в Менаре уже в XIX веке и умерли без наследников.

Записывая эти пункты завещания, Коллен так плакал, что на документе остались расплывшиеся следы его слез.

Последние несколько дней король почти не покидал ее комнаты. Маркиза не могла дышать лежа, а потому сидела в кресле, одетая в халат поверх нижней юбки из белой тафты. Она была слегка подрумянена и беспрестанно всем улыбалась. Ни одного слова жалобы не сорвалось с ее уст. Когда доктора объявили, что она умирает, она спросила короля, должна ли она исповедаться. Ей не очень этого хотелось, потому что это означало бы, что она уже больше не увидится с королем. Но он сказал, что она должна это сделать, потом в последний раз простился с ней и поднялся к себе.

Пришел священник и сказал, что надо послать за д’Этиолем. Она послушалась, но муж прислал свои извинения, так как плохо себя чувствовал. Затем она исповедалась и причастилась. Назавтра было вербное воскресенье, и король весь день провел в церкви. Верные Гонто, Субиз и Шуазель оставались рядом с маркизой, пока она не сказала: «Она уже приближается, друзья мои, теперь оставьте меня наедине с моей душой, моими женщинами и священником». Она не велела женщинам переодевать ее, так как это было слишком утомительно, да уже и незачем. Священник сделал движение, собираясь выйти из комнаты, но маркиза проговорила: «Одну минуту, господин кюре, отправимся вместе», — и скончалась.

Темнело. Герцогиня де Праслен случайно поглядела в окно и увидела, как двое мужчин несут носилки, на которых покоится женское тело, прикрытое легкой простыней. Она ясно различала очертания головы, груди, живота, ног. В испуге герцогиня послала слугу узнать, что все это значит, и услыхав, что она в последний раз видела мадам де Помпадур, залилась слезами. Существовал железный закон — мертвое тело не могло оставаться во дворце, и слуги не решились дожидаться экипажа. Впрочем, нести было всего два шага — вниз по склону, к особняку Резервуар. Здесь, в траурном зале, она и пролежала два дня до похорон.

Дофин, старый враг маркизы, написал епископу Верденскому: «Она умирает с мужеством, редким среди обоих полов. Легкие ее полны воды или гноя, а сердце переполнено кровью или расширено, и смерть эта невероятно жестока и мучительна. Что же сказать Вам о ее душе? В Шуази она пожелала уехать умирать в Париж и, как говорят, по-прежнему просит ее туда отвезти. Вчера вечером ее причащали, кюре из церкви Магдалины, из Билль Эвек, не отходит от нее — и по этим причинам можно надеяться, что она получит прощение».

Той же почтой дофина писала: «Мы потеряли бедняжку маркизу. Бесконечна милость Господня, и мы должны надеяться, что она распространится на нее, ибо Он дал ей время исповедаться, собороваться и воспользоваться своими последними часами во благо. Говорят, что она раскаялась во всем зле, содеянном ею, и возненавидела его. Теперь мы можем лишь молиться за нее... Король в глубоком горе, хотя он сдерживается при нас и при всех остальных. Наше величайшее желание — чтобы он обратился к своим детям и любил их больше всех на свете, чтобы Господь коснулся его сердца, приблизил к нам и освятил его. Прощайте, дорогой епископ, и будьте добры, сожгите мое письмо и не отвечайте на него. Никогда не пишите ко мне о маркизе, если не будет под рукой совершенно надежного посланца».

Мадам де Ла Тур Франквиль написала Жан-Жаку Руссо: «Весь месяц стояла такая ужасающая погода, что мадам де Помпадур, наверное, было не так грустно покидать этот мир. В последние свои минуты она показала, что в ее душе сила смешана со слабостью, что в женщине неудивительно. Не удивляет меня и то, что теперь о ней так же горюют, как раньше презирали и ненавидели. Французы, первые во всем, держат первенство и в непоследовательности».