Мадам де Помпадур - [84]

Мадам де Помпадур искренне привязалась к маленькому аббату и очень сожалела о случившемся. Она сказала мадам дю Оссе, что вся вина здесь в первую очередь лежит на епископе Мирепуа, который в свое время помешал Берни полнить пенсию. Ведь если бы он ее получил — а король был вполне склонен ее выделить, — то никогда не был бы назначен послом, а распоряжался бы в версальской домовой церкви и был бы куда счастливее, а она бы не испытывала этих сожалений. И вот теперь она лишена удовольствия, на которое так рассчитывала — состариться в обществе этого очаровательного друга. И прибавила, что уже к концу первой его недели в должности министра иностранных дел она поняла, что он к ней непригоден. Король же был чрезвычайно рад больше не видеть Берни. Он никогда его не любил, а к тому же от аббата его сильно отвращали дошедшие до короля слухи, будто у того интрига с мадам инфантой. Наконец король и вовсе перестал выносить беднягу со времен одного происшествия в Версале. Берни проявил элементарное неумение себя вести и, взяв ружье, отправился пострелять в маленький загончик прямо под окнами короля. Граф де Но айль и мадам де Помпадур сказали, чтобы он больше никогда так не делал, но было поздно — король узнал, кто стрелял. Еще много лет, проходя по этому месту, он повторял: «А вот и угодья монсеньера аббата».

Глава 19. Шуазель

Герцог де Шуазель был совсем иным человеком, чем лживый улыбчивый Морепа, высокомерный д’Аржансон или аббат Берни с его озабоченно наморщенным личиком. В первую очередь это был аристократ с соответствующей манерой поведения, и королю с ним было проще, чем с любым из его министров. Уж он-то не отправился бы пострелять под королевскими окнами. Он всегда находился в приподнятом настроении, обладал способностью объяснить сложное положение в нескольких четких словах, никогда не шатался без дела, бубня о разных трудностях, не колебался, не болтал и точно знал, что нужно делать дальше. А когда дневные дела завершались, отбрасывал в сторону все государственные тяготы и готов был поразвлечься.

Внешне Шуазель очень напоминал сэра Уинстона Черчилля — те же ярко-рыжие волосы, ярко-голубые глаза, вздернутый нос и шутливо-задиристый вид. Современники называли его «бульдогом». Друзья любили его и проявили необыкновенную верность, когда он, простояв у руля французской политики двенадцать лет, был с позором изгнан в Шантлу, свое имение в провинции. Женщины находили его неотразимым, а жена боготворила.

Герцогиня де Шуазель приходилась внучкой и наследницей баснословно богатого господина Крёза, прозванного «бедняком», чтобы отличать от его еще более богатого брата, Крёза-богача. Старшая сестра герцогини, маркиза де Гонто, жена одного из ближайших друзей мадам де Помпадур, была любовницей Шуазеля. Она умерла при рождении будущего герцога де Лозена, который, весьма вероятно, был сыном Шуазеля. Узнав, что умирает, она взяла со своей двенадцатилетней сестры, Луизы-Онорины, обещание выйти замуж за Шуазеля: мадам де Гонто успела убедиться, что он из тех, кому постоянно требуется очень много денег. И умерла, успокоенная относительно будущего своего возлюбленного. Однако к свадьбе невеста сделалась уже не столь богатой, как ожидалось, в результате судебной тяжбы между наследниками братьев Крёза. Шуазель и Гонто обра-тились в апелляционный суд. В это время Гонто был влюблен в некую мадам Россиньоль и беспрестанно спрашивал Шуазеля: «Как вы думаете, мадам Россиньоль меня любит?» И пока судья оглашал вердикт, по которому оба свояка должны были или невероятно разбогатеть, или остаться почти без гроша, Шуазель прошептал на ухо Гонто: «Как вы думаете, мадам Россиньоль вас любит?» После чего оба так и покатились со смеху, даже не расслышав, как решилось дело. Но оно решилось в их пользу.

Герцогиня, одна из тех добродушных зануд, которые нередки в истории, безумно полюбила своего мужа и за всю жизнь не взглянула ни на кого другого. Единственный, кто усомнился в искренности ее страсти, был Гораций Уолпол, говоривший, что уж слишком явно она ее проявляет, чтобы можно было в это поверить. Сам Шуазель был ей глубоко предан. «Ее добродетель, — писал он, — ее очарование, чувство ее ко мне сделали наш брак куда счастливее, чем любые деньги». Но герцогине приходилось мириться с его вопиющей неверностью. Поначалу она очень страдала из-за этого, но со временем стала относиться к своему положению философски и даже дружила с любовницами мужа. При этом у нее имелись причины ревновать его не только к ним. У господина де Шуазеля была сестра, которая по своей неудачливости никак не могла выйти замуж, и в зрелом двадцативосьмилетнем возрасте изводилась от тоски в монастыре Ремирмон — ужасная доля для той, что больше всего на свете любила светское общество. Но едва герцог водворился в Версале, как послал за сестрой и выдал ее замуж за слабоумного и порочного герцога де Граммона. Молодые супруги разъехались почти сразу после свадьбы, и герцогиня поселилась у брата. Она уступала в красоте своей невестке и обладала далеко не столь симпатичным характером, как она, но была куда занятнее и пользовалась большим влиянием на Шуазеля. Придворные скоро это заметили, и если все восхищались мадам де Шаузель, но не обращали на нее никакого внимания, то мадам де Граммон никто не любил, но зато все искали ее расположения. Мадам де Шуазель глубоко обижало то обстоятельство, что даже в собственном доме она никогда не могла побыть вдвоем с мужем. Мадам де Граммон вечно выставляла ее дурой. Как-то раз герцогиня де Шуазель говорила гостям за обедом, что ссылка не страшит ее, и даже наоборот, она бы с радостью поселилась с Шуазелем где-нибудь в глуши и полном уединении. «Ну, допустим, а он-то как считает?» — спросила через стол ее противная золовка.