Людвиг Витгенштейн - [60]

.

Прибежище Витгенштейна в Ирландии: бухта Киллари в местности Коннемара, графство Голуэй. Фотография 1890–1900-х годов

После Коннемары с октября 1948-го по июнь 1949-го Витгенштейн бо́льшую часть времени провел в Дублине. Здесь он поселился в отеле «Росс», довольный своим уютным и тихим номером, и ближе сошелся с Друри. В этот период он совершил ряд поездок. Витгенштейн несколько раз ездил в Аксбридж к Ричардсу, а также в Кембридж. Там он закончил часть рукописей и навестил Георга Хенрика фон Вригта – своего бывшего студента, который теперь занял его место на кафедре философии и быстро превращался в одного из самых видных философов своего поколения. В сентябре 1948-го Витгенштейн на три недели отправился в Вену, к сестре Эрмине, которая тяжело болела и была при смерти. В феврале 1949-го он записал в дневнике: «Мининг умирает. Огромная потеря для меня и для всех. Больше, чем я предполагал». И через несколько недель: «Корни, от которых питается моя собственная жизнь, обрубают со всех сторон. В душе боль. У нее было много разнообразных талантов. Скрытых, не столь выраженных. Как и должно быть с качествами человека»[262]. В Вену он приезжал еще два раза: весной 1949-го и в последний раз с декабря 1949-го по март 1950-го.

Витгенштейн со своим другом – финским философом Георгом Хенриком фон Вригтом

Витгенштейн тоже чувствовал себя все хуже. В мае 1949 года он прошел обследование в Дублине по поводу проблем с кишечником, и у него выявили атипичную форму анемии. Несмотря на это Витгенштейн решил отправиться в свое последнее путешествие – на этот раз в американскую Итаку. Норман Малькольм, преподававший тогда в Корнелльском университете, много раз приглашал его. В ответ на одно из приглашений Витгенштейн отшутился, что примет его только при условии, что тот познакомит его с Бетти Хаттон – любимой актрисой философа. В июле Витгенштейн поднялся на борт Queen Mary и в каюте третьего класса отправился в Нью-Йорк. Безуспешно настаивая, чтобы Малькольм не встречал его по приезде, Витгенштейн писал ему: «Может быть, как в кино, я на корабле познакомлюсь с красивой девушкой, которая мне и поможет». Витгенштейн пробыл у Малькольмов три месяца. В целом ему здесь понравилось. Он писал Ризу в Суонси:

«Здесь есть приятные места для прогулок, хотя с побережьем Гауэра и не сравнить. Природа здесь выглядит как-то неестественно, не то что в Уэльсе. Единственное, что мне здесь по-настоящему нравится, – это как поставлено инженерное дело; здесь оно на высоте. Мне нравится смотреть на американскую технику. Люди, с которыми я общался, часто были очень любезны, но в большинстве своем, хотя и не всегда, совершенно чужды мне»[263].

Сам он считал, что не способен больше заниматься философией, хотя у философов, с которыми он общался в Корнелле, в частности у Макса Блэка, Джона Нельсона и Утса Баусмы, сложилось другое впечатление. Он выступал с лекциями, посещал или, скорее, вел многочисленные семинары и диспуты, поражая всех своей харизматичностью. Как вспоминает Нельсон, два часа встречи с Витгенштейном оказались для него

«…вероятно, самыми напряженными с философской точки зрения. Под его испытующим напором мне казалось, что у меня вот-вот лопнет голова. <…> Он был совершенно беспощаден и не давал соскальзывать с темы, если она становилась слишком сложной. Когда мы закончили дискуссию, я был совершенно без сил»[264].

По словам Нельсона, Витгенштейн в 1949 году был для Корнелльского университета фигурой загадочной, внушавшей трепет и благоговение. Когда Макс Блэк обратился к Витгенштейну на лекции со словами: «Не будете ли вы так любезны, профессор Витгенштейн», аудитория ахнула, будто Блэк сказал: «Не будете ли вы так любезны, Платон»[265]. Дольше всех Витгенштейн дискутировал с Малькольмом и Баусмой – философом, на которого оказал влияние Мур.

С Малькольмом они обсуждали проблемы эпистемологии, особенно знание и скептицизм – темы, которых Витгенштейн не касался со времен «Трактата». Последующими заметками на эти темы, вышедшими в 1969 году под названием On Certainty[266], Витгенштейн занимался до самой смерти. Эти заметки многочисленны и оригинальны, но он так и не придал им отшлифованную форму. Его ответ на традиционную проблему скептицизма («Откуда я знаю, что мир существует? Откуда я знаю, что это дерево действительно существует?») был в некоторой степени аналогичен ответу, который он дал в «Трактате»: «Скептицизм не неопровержим, скорее совершенно бессмыслен, поскольку он хочет сомневаться там, где не должно спрашивать» («Логико-философский трактат», 6.51, перевод В. П. Руднева). Теперь же Витгенштейн не только привел более подробные аргументы в поддержку своего тезиса, но и предложил решение проблемы скептицизма, которое больше соответствовало его поздней философии. Он утверждал, что скептик по-настоящему не ставит под сомнение наше обыденное знание или опыт, а на самом деле просто не в состоянии задать какой-либо вразумительный вопрос. Ибо языковая игра сомнения осваивается ребенком только на фоне неких не вызывающих сомнения предпосылок и, следовательно, уже предполагает их наличие. Вы можете что-либо поставить под сомнение, если предполагаете, что что-то другое сомнению не подлежит. Если вы поставите под сомнение все сразу, вы тем самым спилите ветку, на которой сидите и которая позволяет вам ставить что-либо под сомнение. Употребляемый скептиком термин «сомнение», таким образом, бессмыслен, ибо вырван из привычного контекста. Это упускают из виду и скептик, и его оппонент, например философ-картезианец, который сначала всерьез воспринимает радикальное сомнение скептика, а потом, чтобы противопоставить что-нибудь этому радикальному сомнению, ищет истинные пропозиции, известные с абсолютной достоверностью. Дж. Э. Мур, например, утверждал, что разумные пропозиции, например «Это рука» (произнесенное одновременно с поднятием руки), «Это дерево» (произнесенное стоя перед деревом) или «Мир существует много лет», – настолько абсолютно достоверные пропозиции, что мы можем использовать их против скептика. Ответ Витгенштейна в том, что в философских контекстах эти предложения вообще не выражают никакого знания, а относятся к нашей концептуальной рамке, нашей картине мира. Отвергать их – не то же самое, что отвергать предложения вроде «Суши набирают популярность в Лондоне» или «У Ирана мирные намерения». Скорее речь может идти о нарушении всей картины мира и тем самым рамки, в которой в принципе имеют смысл языковые игры знания и сомнения. «Выскажи Мур предложения, противоположные тем, которые он объявил несомненными, мы не только не разделили бы его мнения, но приняли бы его за душевнобольного»