Людвиг Витгенштейн - [52]
Витгенштейн начал избавляться от этого мрачного настроения в 1945 году, когда познакомился с Беном Ричардсом – студентом-медиком, который учился в кембриджском Королевском колледже и был на тридцать пять лет моложе Витгентшейна. По своим качествам Бен походил на Френсиса: он был добр, мягок и хорош собой. Витгенштейн глубоко полюбил его. После Френсиса в его жизни не было никого, если не считать Кита Кирка – коллегу Френсиса из рабочей среды, которому Витгенштейн давал уроки механики и математики в 1940 году. Витгенштейн был без ума от Кирка, но держал свои чувства при себе, и между ними так ничего и не произошло. Его чувства к Бену, кажется, получили больше взаимности, благодаря чему их отношения длились, со всеми взлетами и падениями, несколько лет[234]. Витгенштейн чувствовал себя старым и уставшим, и столь неожиданный эмоциональный всплеск дал ему силы и вдохновение, заставив забыть о повседневных заботах, в частности о тягостной рутине академической должности. Он, несомненно, ценил любовь Бена – «чудесный, редкий дар», «редкий самоцвет», как он описывал ее в дневнике. Однако эта любовь привела к новым неприятностям, поскольку опять поставила Витгенштейна в зависимость от другого человека. Теперь ему, видимо, было труднее переносить перипетии любви: он впадал в отчаяние и тревогу при малейшей неопределенности, например если не приходило письмо.
«Расстроен. Никаких новостей от Р. Я каждый день думаю об этом и о том, что мне надо подобрать правильное отношение к этой утрате. Ничто не кажется мне более вероятным, чем то, что он меня бросил или вот-вот бросит, и ничто, в каком-то смысле, – более естественным. И я чувствую, что должен дать всему этому случиться, как оно и должно, что я сделал все, что в моих силах, и что ситуация вышла из-под контроля. Это знак настоящей любви, когда думаешь о том, от чего страдает другой человек. Ибо он ведь тоже страдает и тоже жертва»[235].
Болезненные размышления о своем положении, которые Витгенштейн записывал в дневнике в это время, напоминают о периоде его влюбленности в Маргерит Респингер.
«Я в жуткой депрессии. Совершенно не уверен в своем будущем. Мой роман с Ричардсом полностью меня опустошил. Он держал меня в своих лапах последние девять месяцев, это, по сути, безумие»[236].
Интересно, однако, что, в отличие от отношений с Френсисом, никаких угрызений совести Витгенштейн от романа с Беном не испытывал. Рэй Монк выдвинул интересную гипотезу, что отношение Витгенштейна к сексуальности изменилось за время войны. Почти всю жизнь он придерживался вейнингеровского строгого различения между сексом и любовью. Но к 1943 году он перестал считать секс и любовь несовместимыми: на мысль об этом наводит эпизод, произошедший с Друри.
Витгенштейн со своим другом Беном Ричардсом в Лондоне
Друри только что вернулся из поездки по Египту и, рассказывая о своем путешествии Витгенштейну, упомянул о том, что испытал шок, увидев барельеф с изображением древнего бога неба Гора с эрегированным фаллосом. Витгенштейн отреагировал в том смысле, что в сексуальности нет ничего шокирующего.
«С какой стати они не должны были благоговеть и почитать самый акт, благодаря которому продолжается человеческий род? Не в каждой религии должно быть августиновское отношение к сексу»[237].
Можно ли воспринимать эти слова как доказательство того, что Витгенштейн поменял свое отношение к сексу? Вполне возможно, но, поскольку о других подобных эпизодах мы не знаем, доказательства выглядят не слишком убедительными.
Несмотря на любовь к Бену, жизнь в Кембридже становилась для Витгенштейна все более невыносимой. «Всё в этом городе меня бесит, – записал он в дневнике. – Негибкость, деланность, самодовольство людей. Атмосфера в университете вызывает у меня тошноту»[238]. В общем, он считал, что английская цивилизация «разваливается и гниет». Теперь он чувствовал себя гораздо более одиноким. Френсиса, Рамсея и Кейнса уже не было в живых; Друри, Малькольм и Риз уехали из Кембриджа. С Расселом у них больше не было ничего общего ни в личном, ни в философском смысле. Мура поразил инсульт, и жена разрешала ему общаться с Витгенштейном не больше полутора часов, что приводило Витгенштейна в ярость. Почему Муру нельзя было общаться с ним столько, сколько он хотел? «Если бы он перевозбудился или устал, его бы вновь разбил удар и он бы умер, – что ж, достойная была бы смерть – смерть на посту»[239]. Кроме того, Витгенштейн совершенно не был уверен, что его преподавание идет кому-то на пользу. «Единственное семя, которое я, возможно, посею, – это некий жаргон», – говорил он в одной из своих лекций. И в этом была доля правды, ибо в Кембридже был культ Витгенштейна, считавшегося теперь величайшим из ныне живущих философов. Гилберт Райл так рассказывал о своих походах в Этический клуб: «Почитание Витгенштейна было столь несдержанным, что упоминание, например, мной других философов встречали улюлюканьем»[240]. Такой подход отчасти навязал сам Витгенштейн, ибо он не только гордился тем, что особо не изучал историю философии, но и высмеивал тех, кто занимался этим в качестве «академических философов».
