Людвиг Витгенштейн - [53]

Во время летнего семестра 1947 года Витгенштейн решил уволиться, уехать из Англии и жить в одиночестве. Лето он провел в Суонси, раздумывая, куда отправиться дальше: в Ирландию или в Норвегию. Иногда к нему приезжал Бен Ричардс. В итоге Витгенштейн выбрал Ирландию. В сентябре – октябре он впервые за восемь лет поехал навестить своих венских родственников. Зная о послевоенном упадке, он со страхом готовился к встрече с родным городом, и не напрасно: царившее в нем опустошение шокировало его. Столица былой империи, в армии которой он когда-то служил, изменилась безвозвратно. Особенно деморализовали его бесчинства, грабежи и изнасилования со стороны русских в советском секторе оккупации. К тому же советские солдаты разорили дом, который он построил для Маргарете. Если у Витгенштейна и оставались какие-то иллюзии в отношении советского строя, то теперь они наверняка развеялись. Вернувшись в Кембридж, он подал официальное заявление об увольнении с кафедры в конце года, потом еще несколько недель провел в Тринити-колледже, работая над текстом по философии психологии, и наконец в начале декабря уехал в Дублин. Он сказал Малькольму:

«У меня нет ни малейшего оптимизма относительно своего будущего, но как только я уволился, сразу почувствовал, что это единственный естественный шаг, который можно было сделать»[241].

Глава 8. Нет ничего скрытого: «Философские исследования»

«Лис знает много секретов, а ёж – один, но самый главный». Исайя Берлин как-то воспользовался этой цитатой из греческого поэта Архилоха, чтобы объяснить разницу между двумя видами писателей и мыслителей, и даже более того – между двумя видами людей. Есть «ежи» – люди с централизованным видением, связной системой, универсальным принципом, с которым они все соизмеряют, и есть «лисы»: мысль последних перемещается на нескольких уровнях, они осознают удивительное богатство явлений и не пытаются встроить их в единую рамку. Берлин относил Платона, Данте, Гегеля, Достоевского к «ежам», Аристотеля, Шекспира, Гёте, Джойса – к «лисам», а Толстой был смесью «лиса» и «ежа»[242]. А Витгенштейн? Его тоже трудно однозначно отнести к той или иной категории. От природы он был «ежом», и об этом говорят его ранние работы. Так, в своем «Трактате» он, подобно всем великим европейским метафизикам, попытался объять все единой системой – от оснований логики до сущности мира. Однако, как предположил Питер Хэкер, в поздних работах Витгенштейн путем огромных интеллектуальных усилий превратил себя в «лиса»[243].

Раннее творчество Витгенштейна – хрестоматийный пример философии, выстраивающей некую систему; его атомистическая интерпретация сущности пропозиции стала основой, на которой он выстроил свою теорию логики, языка, онтологии, сознания и этики. Все это должно было быть спаяно одним ключевым предположением, а именно что сущность каждой элементарной пропозиции заключается в том, чтобы описывать возможный факт и быть независимым от любой иной элементарной пропозиции. Следовательно, все утверждения необходимо толковать как образ, даже те, которые вроде бы и не являются образами чего-либо. Таким образом, изначально философия Витгенштейна была аналитической в буквальном смысле: предметы и явления – не то, чем кажутся; их реальная скрытая сущность открывается нам, когда мы делаем шаг за пределы видимости и анализируем, то есть разбираем интересующее нас утверждение или факт на реальные составные части. Да, использовавшийся для этого метод – логический анализ – был новым, но задача или, скорее, мечта – раскрыть сущность вещей – была стара, как сама философия. Мечта эта заключалась в том, чтобы учредить философию в качестве метафизики – сверхнауки, раскрывающей фундаментальнейшие особенности мира с помощью самых строгих методов. Эту мечту, как считал поначалу Витгенштейн, он воплотил в своем «Трактате».

Однако, когда в 1929 году Витгенштейн попытался разработать программу логического анализа, о которой объявил в своей книге, он понял, что его мечта химерична. Само фундаментальное утверждение оказалось неверным: такие вещи, как сущность пропозиции, сущность языка, не существуют. Из-за этого все логическое, семантическое и онтологическое здание, столь тщательно возведенное им в «Трактате», развалилось как карточный домик. К 1932 году Витгенштейн отверг большинство своих первоначальных идей, причем отверг не просто конкретные идеи, но и вообще громадную часть своей прежней концепции философии. Основной пункт, оставшийся неизменным, – это его неколебимая убежденность в том, что философия не является наукой о мире: ее задача состоит в априорном прояснении языка. Среди важнейших различий между его первоначальными и последующими идеями – отказ от метафоры глубины и идеи скрытой сущности, ибо «нет ничего скрытого»[244] («Философские исследования» [ФИ], § 435). Все, чем интересуется философ, лежит перед глазами. Ему следует не зарываться глубоко в суть явлений, а, оставаясь на поверхности, рисовать их карту. География вместо геологии. Поверхность состоит из нашего языка и выражаемых им концептов, в том числе проблематичных с точки зрения философии, в частности «предложение» («пропозиция»), «смысл» («значение»), «знание», «способность», «намерение» («интенция»), «число» и т. д. Эти базовые понятия составляют нашу концептуальную рамку, решетку, через которую мы получаем знания о мире в жизни и в науке. Но поскольку Витгенштейн теперь считал, что ни одно из этих понятий не является более фундаментальным, чем другие, то и никакого анализа в старом смысле этого слова быть не может, то есть не может быть никакого выстраивания некой системы на базе какого-то одного фундаментального понятия («пропозиции» в «Трактате»), когда все остальные сводятся к нему, вытекают из него или им объясняются. Все, что философ должен делать теперь, это описывать. Он должен описывать, как релевантные для философии концепты соотносятся друг с другом, как «пропозиция» и «смысл», «знание» и «способность» и т. д. соединяются одно с другим. Новый описательно-соединительный метод очень похож на составление карты. Витгенштейн и сам использует географические метафоры в своем предисловии к «Философским исследованиям»; он, в частности, говорит, что суть его исследования «принуждает нас странствовать по обширному полю мысли, пересекая его вдоль и поперек в разных направлениях. Философские заметки в этой книге – это как бы множество пейзажных набросков, созданных в ходе этих долгих и запутанных странствий»