Людвиг Витгенштейн - [45]

.

Из размышлений Витгенштейна о религии следует несколько важных выводов. Один из них состоит в том, что доказательства существования Бога не нужны, учитывая нетеоретический и некогнитивный статус высказываний о Боге. Другой вывод – огромная разница между научными и религиозными высказываниями, а это значит, что диалога между учеными и верующими быть не может. Религиозный дискурс фундаментален и пределен и поэтому несоизмерим с научным дискурсом. (Это также означает, что ученый может быть религиозным.) Из этого следует, что невозможна ни наука о религии, ни научное объяснение религиозных верований с точки зрения других факторов, например сексуальности (Фрейд), общества (Маркс) или эволюции (Дарвин). Все, что мы можем и должны делать, это описывать религиозную жизнь, а не объяснять ее. Витгенштейновское понимание религии разительно контрастирует с современными попытками подыскать объяснения религии в духе модных в наши дни нейролингвистических теорий, в основе которых лежит «сканирование мозга». У этого понимания есть параллели с другими нередуктивными исследованиями природы религии, появившимися в начале XX века, например с феноменологией религии Рудольфа Отто и Мирчи Элиаде. Наконец, что не менее важно, с учетом теоретического статуса религиозных высказываний нельзя применять рациональный дискурс, чтобы заставить кого-то в них поверить. Но что тогда заставит людей уверовать в какое-либо религиозное учение? Об этом Витгенштейн не говорит ничего существенного, более того, сам он предстает перед нами как агностик:

«Предположим, кто-то сказал: “Во что вы верите, Витгенштейн? Вы скептик? Знаете ли вы, переживете ли вы смерть или нет?” Я бы – это факт – ответил: “Не могу сказать. Я не знаю”, потому что у меня нет четкого представления о том, что я говорю, когда говорю “Я не перестаю существовать”, и т. д.»[193]

Однако ближе к концу жизни мы находим в его дневнике следующую интригующую запись:

«Жизнь может научить человека вере в Бога. Опыт, переживания также способствуют этому, но я имею в виду не видения или иные формы чувственного опыта, которые показывают нам “существование этого живого существа”, а, например, разного рода страдания. Они тоже не показывают нам Бога так, как чувственное ощущение показывает нам какой-то объект, и не дают нам повода для домыслов о Нем. Опыт, мысли, жизнь могут навязать нам этот концепт»[194].

Другими словами, сама «жизнь» дает основания быть верующим. Характерно, что Витгенштейн в последние годы жизни не говорил, будто жизнь научила его самого верить в Бога. Тем не менее он продолжал крайне серьезно относиться к религии и иногда молился. Он признавался Друри: «Я не религиозный человек, но я не могу удержаться, чтобы не рассматривать каждую проблему с религиозной точки зрения»[195].

Глава 7. Профессорство и военный период: 1939–1947

Приход к власти Гитлера и расцвет нацизма в Германии 1930-х годов не мог игнорировать даже такой аполитичный человек, как Витгенштейн. На взгляд Джорджа Томпсона, в 1930-е годы Витгенштейн начал разбираться в политике, по крайней мере стал «чуток к бедствиям, которые несли безработица и фашизм, и к растущей угрозе войны»[196]. Но черные тучи, медленно сгущавшиеся над европейской цивилизацией, лично его мало беспокоили. Во всяком случае, в дневниках и письмах того времени значимых упоминаний о нацизме нет. Однако все резко изменилось в 1938 году, когда его родная Австрия была аннексирована и включена в состав Большой Германии. В конце 1937-го Витгенштейн, как обычно, провел рождественский отпуск в гостях у своей родни в Вене. Все собрались у рождественской елки и спели австрийский гимн, чувствуя, как впоследствии вспоминала Эрмина, что это «самое чудесное Рождество в жизни»[197]. Это было их последнее Рождество, проведенное вместе. Затем Витгенштейн отправился погостить к своему бывшему ученику Друри, который тогда учился на психиатра в Дублине (после того как Витгенштейн уговорил его бросить учебу в Кембридже). Витгенштейн очень интересовался работой Друри, и ему разрешили несколько раз в неделю навещать пациентов психиатрической клиники и общаться с ними. Из Дублина Витгенштейн с тревогой следил за событиями в Австрии, каждый вечер спрашивая Друри о новостях. Он также переписывался с Людвигом Гензелем, который в подробностях рассказывал ему о политической ситуации в Австрии и о «триумфальных демонстрациях [австрийских] нацистов», проходящих по всей стране. 12 марта 1938 года Друри сообщил Витгенштейну, что произошел Аншлюс. Витгенштейн и его родственники перестали быть гражданами Австрии; отныне они стали немцами, а точнее, немецкими евреями, в отношении которых теперь действовали расистские Нюрнбергские законы. В тот же день Витгенштейн записал в дневнике: «Меня расстраивает то, что я слышу про Австрию. Непонятно, ехать мне в Вену или нет». Через несколько дней, думая про разные внешние и внутренние дилеммы, в том числе о своем собственном еврействе в связи с необходимостью иметь Judenpaß[198], он написал:

«Я теперь в чрезвычайно сложном положении. <…> Я стал гражданином Германии. Обстоятельство для меня пугающее, так как теперь я подданный власти, которую ни в каком смысле не признаю. Германское гражданство – как горячий утюг, который надо будет постоянно носить с собой. <…> Какая будет теперь разница между