Людвиг Витгенштейн - [43]

. Тем не менее даже после этой поездки Витгенштейн отрицательно относился ко вполне оправданной критике сталинского тоталитаризма. «Тирания меня не возмущает», – говорил он Рашу Ризу. Даже после показательных процессов и Большой чистки 1936 года, не говоря уже об организованном массовом голодоморе украинских крестьян в начале 1930-х, Витгенштейн продолжал выказывать сочувственный интерес к советскому эксперименту, вероятно, потому, что тот казался ему совершенно не похожим на ситуацию на загнивающем Западе. Еще в 1939 году он говорил Друри: «Люди обвиняют Сталина в предательстве русской революции, но они понятия не имеют о проблемах, которые пришлось решать Сталину, и об опасностях, которые, как он видел, угрожали России»[181]. Ирония здесь в том, что и сам Сталин приводил эти «проблемы» и «опасности» в качестве оправдания гулаговских лагерей. Такое отношение к массовому убийце непостижимо, особенно если вспомнить строгие этические взгляды Витгенштейна. Но при этом он хотя бы не позорился публично, как другие британские интеллектуалы, например Бернард Шоу, который в 1934-м назвал Сталина честнейшим и искреннейшим человеком и сказал, что советские люди сыты, – именно тогда, когда они погибали от страшного голода[182].

Витгенштейну еще на год продлили стипендию Тринити-колледжа, но с летним семестром 1936 года закончилась и она. Людвиг вновь остался без средств к существованию, зато с привычным ощущением отщепенца. Он решил, как и в 1913 году, поехать в Норвегию, чтобы закончить там работу и одновременно скрыться от несколько тяготивших его отношений с Френсисом. В конце августа он снова оказался в своем старом домике неподалеку от Шольдена. Больше месяца он пытался переработать свою последнюю рукопись («Коричневую книгу»), но в итоге весь извелся и забросил ее, посчитав результат «никчемным», «скучным» и «искусственным». Затем он начал писать новый вариант книги, которая позже, как уже упоминалось, составила значительную часть «Философских исследований». И на этот раз Норвегия оказалась подходящим местом для серьезной философской работы. А еще – для разбора собственных грехов. Чувствуя себя разложившимся морально, Витгенштейн написал очень личную исповедь, которую разослал друзьям и родне. Среди адресатов были Скиннер, Мур, Друри, Энгельман и Паскаль. Что было в той исповеди, точно неизвестно, так как большинство его близких друзей никогда этого не раскрывали. От Фани Паскаль мы знаем, что речь шла об отрицании Витгенштейном своего еврейства и о его дурном обращении с одним из учеников во времена учительства. Согласно еще одному источнику, в исповеди Витгенштейн также говорил о своей сексуальности.

За исключением нескольких поездок в Вену и в Кембридж, Витгенштейн неотлучно пробыл в Норвегии вплоть до Рождества 1937 года. Вокруг норвежских путешествий Витгенштейна сформировался эдакий чуть ли не романтический культ[183], но в действительности они всегда были сопряжены с одиночеством и отчаянием, и особенно в этот раз. Мысль о необходимости жить одному в его домике настолько пугала Людвига, что на какое-то время он поселился в доме Анны Ребни – пожилой женщины, с которой был знаком еще с довоенных времен. Этот страх в очередной раз подвиг его к размышлениям о своей этической позиции. Складывается такое впечатление, что, несмотря на написанную лишь в прошлом году исповедь, он снова стал терять контроль над собой. Он чувствовал себя слабым, жалким и задавленным человеком, воспринимающим собственную жизнь как проблему. Воспользовавшись словами Флобера, можно сказать, что его жизнь перестала быть dans le vrai[184]. Из-за этого он вновь задумался о религии. В этот раз он характеризовал себя как человека безрелигиозного, ибо «тот, кто жил правильно, не будет воспринимать проблему [жизни] как страдание». Он признался, что не понимает христианскую веру. В феврале 1937 года он записал: «Признаюсь: после трудного дня я в обед встал на колени и молился и внезапно сказал, стоя на коленях и глядя вверх: “Там никого нет”. Благодаря этому я почувствовал себя лучше, как будто получил просветление в важном вопросе»[185].

Этот зашифрованный пассаж можно рассматривать как переломный в его отношении к религии. Ясно, что религиозное рвение молодости ушло. Как он сам позднее говорил о своих друзьях-католиках: «Я, наверное, не смог бы верить в то, во что верят они». В строгом смысле слова он, видимо, перестал быть религиозным. Но какие-то элементы религиозности в нем сохранялись. Ведь он по-прежнему сознавал, что живет греховной и печальной жизнью, и сам же в своей «Лекции об этике» характеризовал подобный опыт осознания как один из основополагающих для религиозного человека. К тому же все равно возникали моменты, когда христианство казалось ему привлекательным. На эту тему в его дневнике есть интригующая запись, сделанная в декабре 1937 года. В тот момент Витгенштейн плыл на корабле из Шольдена в Берген и, читая Библию, наткнулся на отрывок из Первого послания Коринфянам (12:3): «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым»