Людвиг Витгенштейн - [38]
Стипендию дали. Она принесла Витгенштейну большое облегчение и предоставила возможность надолго сосредоточиться на философии. Когда Ричард Брейтвейт спросил его, под каким названием следует анонсировать его первые лекции, Витгенштейн после длительного молчания ответил, что темой будет философия: «Какое еще название может быть у лекций по философии? Философия». Все его кембриджские лекции так и будут называться, кроме тех, что он читал в 1932–1933 годах: они были заявлены под названием «Философия для математиков». Преподавательская «карьера» Витгенштейна продолжалась с 1930 по 1947 год за вычетом 1936–1938-го и нескольких военных лет. В эти годы он читал лекции на самые разные темы, в том числе о сущности философии, о философии логики и языка, интенциональности мысли и языка, критике метафизики, солипсизме и идеализме, философии математики, чувственных данных и частном опыте, о причинно-следственных связях, эстетике, религии и фрейдистской психологии. По счастью, сохранились обширные студенческие конспекты, сделанные на некоторых из них. Лекции Витгенштейна быстро обросли легендами, что усилило ауру гения, которая и без того его окружала. За эти годы лекции посетили очень многие студенты и коллеги Витгенштейна, в частности Элис Эмброуз, Элизабет Энском, Макс Блэк, Питер Гич, Норман Малькольм, Дж. Э. Мур, Айрис Мёрдок, Раш Риз, Джон Виздом, Стивен Тулмин, Алан Тьюринг[157], Георг Хенрик фон Вригт и многие другие. Несколько его студентов сами станут видными философами, и именно благодаря этим ученикам об идеях Витгенштейна узнали в других частях Британии, а также в США, Австралии и в Скандинавских странах.
Витгенштейн в Кембридже
Когда в 1929 году Витгенштейн только начинал читать лекции, он волновался из-за того, что ему приходится делать это на английском, притом что все его рукописи были написаны по-немецки. Тем не менее беспокойство быстро прошло: Витгенштейн прекрасно и без акцента говорил по-английски. Лекции он проводил в неформальной обстановке и совершенно не так, как это происходит в нынешних университетах, а именно в своей скудно обставленной квартире в Тринити-колледже, выходившей окнами в Хьюэлловский двор. Эти лекции оставили неизгладимый отпечаток на всех, кто их слушал. Вот как впоследствии вспоминала о Витгенштейне Айрис Мёрдок, регулярно посещавшая его лекции:
«Он был очень хорош собой. Роста скорее небольшого, с очень, очень умным коротковатым лицом и пронизывающим взглядом; глаза быстрые, напряженно-внимательные, резвые и очень пронзительные. Он немного напоминал бродягу. Жил он в двух пустых комнатах, без книг; из мебели было два шезлонга и кровать-раскладушка. И он сам, и его интерьер вызывали недоумение. Его необычайная прямота в подходах и отсутствие какого-либо имущества сильно обескураживали людей. Я имею в виду, что с большинством людей ты общаешься в определенных рамках, и есть какие-то условности в отношении того, как ты с ними говоришь и так далее. Открытой конфронтации между людьми обычно не бывает. Витгенштейн же всегда навязывал как раз таки конфронтацию всем, с кем общался. Я общалась с ним лишь два раза и толком его не знала; возможно, поэтому я всегда о нем думала с испугом и благоговением»[158].
Витгенштейн не раздавал никаких материалов, не читал по написанному и даже ничего не записывал, так как считал, что лекции на таком «материале» будут искусственными и банальными. Однако он активно пользовался доской. Он был безжалостен к опаздывавшим и не разрешал пропускать занятия. «Мои лекции – не для туристов», – говорил он. Поскольку он подолгу обдумывал проблемы, о которых шла речь, к лекции он готовился лишь несколько минут, повторяя результаты предыдущей недели, а потом говорил свободно и импровизировал, следуя за одной какой-то мыслью, которая пришла ему в голову в этот конкретный момент. Свою речь, как и более поздние сочинения, он иллюстрировал разнообразными яркими примерами, неожиданными метафорами и сравнениями. Говорил он со знанием дела, и, даже когда он не мог подобрать слово или же надолго умолкал, у присутствовавших складывалось ощущение, что сейчас перед ними происходит нечто важное и прорывное. «В эти паузы Витгенштейн был очень напряжен и активен. Его взгляд был сосредоточен, лицо живое, руками он совершал движения, приковывавшие всеобщее внимание, выражение лица – суровое. Мы знали, что перед нами – сама серьезность, погруженность в мысли и сила интеллекта»[159]. Часто он вел монолог с самим собой и никому не давал себя перебивать. Потом снова приглашал кого-то из присутствовавших к диалогу. Студенты его побаивались. Нетерпеливый и вспыльчивый, он заставлял их четко формулировать свои мысли. К счастью, в отличие от австрийских начальных школ, в Кембридже не было телесных наказаний.
«Витгенштейновская суровость была связана, на мой взгляд, с его страстной любовью к истине. Он постоянно сражался с самыми глубокими философскими проблемами. Решение одной проблемы вело к следующей проблеме. Витгенштейн был бескомпромиссен; он должен был достичь полного понимания. Он был яростен и напорист. Все его существо было под напряжением. Каждый, кто ходил к нему на лекции, видел, что он напрягал всю свою волю и весь свой интеллект до последней возможности. Так, в частности, выражалась его абсолютная, непреклонная честность. В принципе, именно из-за своей безжалостной честности к самому себе и ко всем остальным он внушал людям трепет и даже ужас – и как учитель, и в личных отношениях»
