Людвиг Витгенштейн - [33]

«Зачем изучать философию, если благодаря ей вы лишь с какой-то внешней благопристойностью рассуждаете о маловразумительных вопросах логики и т. д., не совершенствуете свои суждения о важных вопросах повседневности и остаетесь не более сознательным, чем любой… журналист»[134].

Точно таким же образом в 1931 году можно было раскритиковать и самого Витгенштейна за его высказывания о евреях. Монк выдвинул одно возможное объяснение: на протяжении всей жизни Витгенштейн постоянно сомневался в себе как с философской, так и с нравственной точки зрения и, оказавшись на короткое время под чарами Респингер, стал высказывать сомнения в себе самом на языке антисемитизма[135]. Это звучит правдоподобно и даже сочувственно по отношению к человеку, который ставил независимость своих суждений превыше всего остального. Интересно, что даже после 1931 года Витгенштейн относился к своим еврейским корням довольно двусмысленно, несмотря на загадочное высказывание, в 1949-м Морису Друри, что его мышление «на сто процентов иудейское». При этом в 1936 году он, по признанию близких друзей и родни, внушил многим людям, что еврейской крови в нем лишь четверть. Вот и доказательство, что Витгенштейн не только считал себя евреем, но и относился к еврейству вообще как к чему-то постыдному, что необходимо скрывать. Ведь он вырос в яростно антисемитском городе – люгеровской Вене, и было бы странно считать, что этот факт никак не повлиял на его представление о самом себе. Приведем лишь один пример: когда юный Людвиг хотел пойти заниматься в один венский гимнастический зал, в который брали только «арийцев», он решительно намеревался скрыть свое еврейское происхождение, лишь бы его взяли, но в итоге его отговорил брат Пауль[136]. Чтобы снять этот вопрос, приведем следующее высказывание Давида Штерна:

«Нет никаких сомнений, что Витгенштейн был по происхождению еврей, но столь же очевидно, что он не соблюдал никаких еврейских обычаев или традиций. Однако евреем он себя считал лишь в силу антисемитских предрассудков своего времени. Было бы прекрасно, если бы он смог выпутаться из этих предрассудков, но он этого не сделал»[137].

Глава 6. Возвращение в Кембридж и к философии: 1929–1939

В годы, проведенные в «глуши», Витгенштейн совсем не занимался философией, хотя и поддерживал контакты с Расселом и Рамсеем. Поскольку Витгенштейн считал, что решил все проблемы философии, после завершения «Трактата» он искал лишь свое место в жизни. Но в этом он не преуспел. Витгенштейн был прирожденным философом, и отказ от философии не мог продолжаться вечно. Другие проблемы могли временно брать верх, но каждый раз философия вновь возникала перед ним как некая потребность его души. «Одного лишь искусства… в качестве основы для нормальной жизни ему было мало, хотя оно и являлось неотъемлемой частью этой основы»[138]. Если заменить «искусство» «философией», это высказывание Макса Брода о Кафке вполне подошло бы и для Витгенштейна. В отличие, например, от Рембо, который создал все свои поэтические произведения, будучи еще молодым человеком, а потом довольствовался обычной жизнью без каких-либо литературных амбиций, отношения Витгенштейна с философией больше напоминают движение кометы: однажды привлеченная Солнцем, она подошла к нему и засияла, но потом исчезла из вида, чтобы вернуться вновь, на этот раз сверкая еще ярче.

За годы затворничества «яйцо», которое Витгенштейн отложил своим «Трактатом», стало привлекать все больше и больше внимания как в Австрии, так и за границей. Приезд к нему Рамсея в 1923 году стал следствием огромного интереса, который книга вызвала в Кембридже. Австрийские философы тоже очень хотели познакомиться с автором загадочной книги. Один из них – Мориц Шлик, который начиная с 1924 года возглавлял группу ученых, в основном философов, а также математиков, логиков и физиков, ставшую впоследствии известной как Венский кружок. Среди наиболее видных участников кружка были Рудольф Карнап, Отто Нейрат, Ганс Рейхенбах, Герберт Фейгль, Курт Гёдель и Фридрих Вайсман. После прихода к власти нацистов некоторые из них эмигрировали в США и оказали значительное влияние на формирование аналитической философии в этой стране. С самого начала их объединяло строго научное мировоззрение. Они преклонялись перед естествознанием, которое воплощала в себе современная физика; для них это был единственный способ приобретения знаний о мире и содействия социальному прогрессу. Они отвергали религию и метафизические системы традиционной философии как ненаучные и иррациональные. Будучи логическими эмпиристами (или логическими позитивистами), они считали, что все знания можно свести к чувственному опыту и дать им точную формулировку посредством логического анализа. Они восхищались «Логико-философским трактатом», так как, на их взгляд, в нем впервые была сформулирована программа строго научного метода в философии. В своем манифесте 1929 года («Научное понимание мира: Венский кружок») они восславили Эйнштейна, Рассела и Витгенштейна как главных представителей научного мировоззрения. Члены Венского кружка, видимо, не до конца сознавали либо решили проигнорировать тот факт, что автор «Трактата» совершенно не разделял их мировоззрение. Витгенштейн, как и они, считал, что утверждения традиционной метафизики бессмысленны, но не потому, что не существует метафизических истин, а скорее потому, что такие истины нельзя выразить словами. По его представлениям, все, что можно сказать, можно сказать четко, а об остальном лучше промолчать. По их представлениям, все, что можно сказать, можно сказать четко, а всего остального просто нет. Более того, Витгенштейн не разделял их веры в социальный прогресс посредством науки. На самом деле его взгляды на этот вопрос были диаметрально противоположны представлениям членов Венского кружка и ближе к пессимизму Освальда Шпенглера, выраженному в «Закате Европы», – Витгенштейн взахлеб прочел эту книгу в 1930 году. В том же году он написал пространное предисловие к задуманной им книге «Философские заметки», где заявил: