Людвиг Витгенштейн - [30]

«Когда этот человек, который до этого – несмотря на всю глубину своего проникновения в сущность жизни и человечества – был пугающе нелюдим и безнадежно чужд человеческому обществу, внезапно оказался лицом к лицу с неприятной действительностью, он, по счастью, также оказался в непосредственном контакте с детьми»[114].

Если это именно так, то есть еще один явный результат учительского опыта Витгенштейна. Желая улучшить правописание у своих учеников, Витгенштейн решил использовать на занятиях словари, однако те, что продавались, оказались слишком до́роги. В итоге он взялся составить короткий и доступный орфографический словарь для начальных школ, отчасти на основе орфографических списков, которые составлял вместе с учениками. Словарь, который был адаптирован к потребностям начальных школ и даже отражал некоторые особенности местного диалекта, оказался очень эффективен; с его помощью дети быстро учились писать правильно. Словарь оказался второй и последней книгой, которую Витгенштейн опубликовал при жизни[115]. Сорокастраничный труд вышел в 1926 году довольно приличным тиражом, но коммерческого успеха не снискал и поэтому больше не переиздавался. Тем не менее Витгенштейн проделал серьезную работу, что доказывает, насколько ответственно он относился к любому виду деятельности. Смешно было видеть, как недавно пытались изобразить его чуть ли не страдающим дислексией и отнести некоторые аспекты его философских трудов на счет этого заболевания[116]. Дислектик, составивший словарь правописания?

Неудачи на учительской стезе вогнали Витгенштейна в глубокую депрессию и в очередной раз породили ощущение, что в этом мире места для него – Sitz im Leben – нет. Он снова стал подумывать о том, чтобы принять монашеский постриг, но ему сказали, что для монашеской жизни у него неправильные мотивы. В итоге он начал работать монастырским садовником в Хюттельдорфе под Веной и прожил три месяца почти как отшельник в подсобке в монастырском саду. Вопреки внешним обстоятельствам именно этот эпизод ознаменовал начало его постепенного возвращения в общество. В июне 1926 года в Вене умерла его мать. Это событие, видимо, разрушило отчуждение между ним и родней, длившееся по меньшей мере с 1913 года, когда умер отец[117]. Теперь Витгенштейн начал с энтузиазмом участвовать в семейной жизни. Более того, у него появился идеальный шанс влиться в общество благодаря тому, что его сестра Маргарете поручила Паулю Энгельману спроектировать и построить для нее особняк на Кундманнгассе в Вене. Движимый интересом к архитектуре и общими с Энгельманом художественными идеалами, Витгенштейн быстро согласился участвовать в этом проекте. Хотя на тот момент Энгельман уже практически доделал план здания, Витгенштейн вскоре сам возглавил строительство и даже внес некоторые изменения в проект, особенно в интерьер помещений.

К своему новому делу, которым он занимался до конца 1928 года, Витгенштейн отнесся очень серьезно. Более того, он видел в нем свое новое призвание. Несмотря на отсутствие диплома, в городском справочнике Витгенштейн значился как профессиональный архитектор, а на письмах стоял фирменный знак архитектурного бюро «Пауль Энгельман и Людвиг Витгенштейн». Под чутким надзором Витгенштейна все двери и дверные ручки были целиком сделаны из металла и спроектированы в строгом математическом соответствии с размерами помещений. В проекте нашел свое отражение и затворнический образ жизни Витгенштейна: лампочки должны были свисать с потолка без абажуров, а небольшие L-образные батареи отопления, изготовление которых заняло целый год, были скрытно установлены по углам и остались неокрашенными. Каждая деталь была сделана по индивидуальным эскизам – в явном противоречии с восторжествовавшим тогда массовым производством всего и вся[118]. Были введены и некоторые технические усовершенствования, среди которых – стопятидесятикилограммовые металлические экраны вместо занавесок, которые легко опускались на пол. Внимание Витгенштейна к деталям было настолько фанатичным, что, когда все уже считали, что здание готово, он приказал рабочим поднять потолок одного из больших залов на 30 миллиметров, чтобы тот соответствовал нужным пропорциям. Один рабочий спросил его: «Скажите, герр инженер, правда, что для вас один миллиметр туда, один миллиметр сюда так уж важны?» На что герр инженер громогласно произнес: «Да!»[119] Стоит ли говорить, что были и другие моменты, когда он доводил строителей до исступления.

Здание отличалось простотой форм и полным отсутствием внешнего декора, поэтому кажется очевидным, что его создатели разделяли лоосовское отрицание орнамента и даже радикализовали его. Дом также сравнивали с постройками в стиле Баухаус.

Впрочем, недавно было высказано мнение, полностью отрицающее связь дома Маргарете с идеями Лооса и Баухауса[120]. Здание было построено без оглядки на баухаусный функционализм, а Витгенштейны, в том числе и Людвиг, в 1920-х годах уже не общались с Лоосом. Так что этот дом следует рассматривать как уникальное высказывание Витгенштейна, воплощающее абсолютную точность как принцип проектирования и, таким образом, отражающее дух его «Логико-философского трактата». Эрмина Витгенштейн, восхищавшаяся совершенством и монументальностью здания, не могла представить себя живущей в нем; она называла его «домом воплощенной логики» и «жилищем богов». Сам Витгенштейн считал эту нехватку жизни особым недостатком, о котором позднее писал: