Людвиг Витгенштейн - [28]
«На уроке арифметики мы, у которых была алгебра, должны были сидеть в первом ряду. Мы с подругой, Анной Фёлькерер, однажды решили ничего не отвечать. Витгенштейн спросил: “Что с вами такое?” На вопрос, сколько будет, если шесть умножить на три, Анна ответила: “Не знаю”. Меня он спросил, сколько метров в одном километре. Я ничего не ответила и сразу получила пеналом по ушам. Потом Витгенштейн сказал: “Если не знаете, я спрошу у ученика самого младшего класса, который знает”. После урока Витгенштейн привел меня в учительскую и спросил: “Ты не хочешь или не можешь?” Я сказала: “Да, я хочу”. Витгенштейн сказал: “Ты хорошая ученица, но в том, что касается арифметики… А может, ты заболела? Голова не болит?” Тогда я соврала: “Да!” – “Тогда, – сказал Витгенштейн, – прошу тебя, Бреннер, прости меня”. Говоря это, он сложил руки, будто молясь. Я сразу почувствовала, что моя ложь – это ужасный позор»[106].
Были и другие подобные случаи. Витгенштейн, бывало, раскаивался в своих вспышках и по меньшей мере один раз даже пошел домой к ученику просить прощения. Однако вряд ли здесь можно посочувствовать Витгенштейну. Он причинял ученикам совершенно бесполезные страдания из-за их неуспеваемости по предмету, к которому он относился с таким благоговением, но который едва ли был нужен детям в той социальной среде, где они росли. Его горькие размышления о собственных неудачах так и не привели его к единственно приемлемому выводу: поменять методику обучения, да и вообще все свое отношение к преподаванию в начальной школе. Вместо этого он увидел причины своих неудач в примитивности селян и, что не менее важно, – в своих застарелых нравственных изъянах. Так, в начале 1921 года он писал Энгельману:
«Я нравственно мертв уже больше года! <…> Я – один из тех, каких, вероятно, немало в наши дни: у меня была задача, я ее не выполнил, и теперь эта неудача губит мне жизнь. Я должен был сделать что-то положительное в жизни, стать звездой на небе. Вместо этого я застрял на земле и теперь постепенно угасаю. Жизнь моя стала по-настоящему бессмысленной и теперь состоит лишь из бесполезных фрагментов. Люди, которые меня окружают, этого не замечают, да и не поняли бы. Однако я знаю, что во мне есть какой-то фундаментальный изъян»[107].
Летние каникулы 1921 года Витгенштейн провел в Норвегии с Арвидом Шегреном, добравшись наконец до своего дома, который построил в 1913 году. Семья его спутника тесно дружила с Витгенштейнами. Сам Людвиг подружился с Арвидом, когда жил у Шегренов во время своей учебы в педагогическом училище. Арвид – будущий муж племянницы Людвига Клары – был угрюмый мужчина крупного телосложения, который относился к Витгенштейну как к наставнику и по его совету, отказавшись от учебы в университете, стал механиком. Потом Витгенштейн еще не раз давал людям подобные советы с далеко идущими последствиями. По мнению Монка, Арвид стал первым последователем Витгенштейна в ряду многих других, которым еще только предстояло появиться[108].
Учитель и ученики: Витгенштейн и учащиеся школы в Пухберг-ам-Шнееберге (Австрия)
На следующий учебный год Витгенштейн вернулся в Траттенбах, но из-за все чаще возникавших проблем через год – в сентябре 1922-го – его перевели в другую школу, в деревне Хассбах. Здесь, однако, ему тоже не понравилось: невыносима была претенциозность его коллег, которых он называл «тошнотворными личинками, а не людьми». В ноябре его снова перевели – на этот раз в деревню Пухберг, также расположенную в горах. Хотя его нынешняя жизнь была далека от философских занятий, в тот год он посвятил значительное время переработке английского перевода «Трактата».
В том же 1922 году он окончательно разругался с Расселом. Они решили встретиться в Инсбруке в августе, и по причине наплыва туристов, хлынувших в Австрию из-за инфляции, им пришлось поселиться в одном номере. Жена Рассела Дора, приехавшая вместе с мужем, не была свидетельницей открытых ссор, но разногласия оказались очень глубоки. Рассел теперь стал сторонником социализма, твердым атеистом и либертарианцем в отношении секса, в то время как Витгенштейн переживал период максимального религиозного рвения и вел строгую и аполитичную жизнь. Рассела, оставившего к тому времени занятия теоретической философией и, благодаря популярным лекциям и сочинениям о политике и этике, превращавшегося в знаменитого публичного интеллектуала, в качестве которого он известен и доныне, отчасти изумляли, а отчасти возмущали попытки Витгенштейна убедить его «со всей серьезностью, что лучше быть добрым, чем умным»[109]. Витгенштейна, в свою очередь, наверняка возмущал фривольный, с его точки зрения, образ жизни Рассела. Потрясенный военной катастрофой, Рассел считал, что необходимо срочно менять мир, в то время как Витгенштейн был больше замкнут на своей личности, в основном пытаясь изменить самого себя. Когда пухбергский шахтер Генрих Постль сказал Витгенштейну, что хотел бы изменить мир, Витгенштейн ответил: «Лучше измени себя; это единственное, что можно сделать, чтобы улучшить мир». Короче говоря, Рассел и Витгенштейн разошлись в самых основополагающих вещах. Кто прервал общение – Витгенштейн или Рассел, точно неизвестно, однако, по разным свидетельствам, скорее всего, это был Рассел, потому что именно он перестал отвечать на письма, которые Витгенштейн впоследствии ему писал. Как бы там ни было, разрыв, вызванный разными социальными взглядами, был окончательный: они навсегда перестали быть друзьями, оставшись коллегами. Спустя годы Витгенштейн говорил по поводу сочинений Рассела об этике, в частности о браке и свободной любви:
