Людвиг Витгенштейн - [23]

Аннотированное двуязычное издание «Трактата», принадлежавшее Витгенштейну

Второй аспект его теории можно обозначить термином «образная теория предложения». Предложения – это образы[91]. Каждое предложение – это описание некоего возможного факта. Интерпретация того, чем является предложение, что делает его осмысленным и как ему удается описать факт, имеет принципиальное значение для понимания того, каким образом становится возможен любой дискурс о нашем мире и, в частности, дискурс научный. По легенде, Витгенштейн подумал о теории образа, когда прочел в газете об одном судебном процессе, проходившем в Париже, на котором для описания дорожного происшествия использовались игрушки. Например, синей игрушечной машинкой можно обозначить реальный синий автомобиль, а красным игрушечным автобусом – реальный автобус. Кроме того, на листке бумаги можно нарисовать перекресток и разместить на нем игрушечные машинки так, чтобы обозначить взаимное расположение реальных автомобилей. Витгенштейн воспринял это как суть образов в целом и лингвистических образов, то есть предложений (пропозиций), в частности. Элементы образа символизируют объекты, которые они изображают, и то, как эти элементы структурированы в образе, отражает изображаемый факт. Аналогичным образом элементы предложения – слова – обозначают объекты, которые они изображают. Предложение верно, если содержащиеся в нем выражения структурированы аналогично тому, как структурированы обозначаемые ими объекты. Приведем очень упрощенный пример: предложение «Роналдо стоит слева от Марадоны» верно в ситуации, в которой Роналдо стоит слева от Марадоны, поскольку имя «Роналдо» также стоит слева от имени «Марадона». Связь между языком и реальностью устанавливается через частные ментальные акты обозначения, придания смысла с помощью заданного слова «с», которое должно означать объект «с». Следовательно, значение всякого слова – это объект, который оно символизирует, а значит, всякое слово – это имя объекта. Если слово не символизирует какой-либо объект, оно бессмысленно. Предложения, таким образом, состоят из имен, и если предложение содержит хотя бы одно бессмысленное слово, то тогда и все предложение бессмысленно. Образную теорию можно визуализировать так:

Мы видим, что язык и мир тесно связаны друг с другом. Предложения вроде как должны состоять только из имен. Но это звучит не слишком правдоподобно, потому что есть довольно много предложений, в которых имен нет, например «Идет дождь» или «Все обезьяны слишком много спят». Но для Витгенштейна это не составляет проблему, поскольку он вслед за Расселом считает, что реальную структуру языка невозможно считать с поверхности обычных предложений, которые мы произносим. Чтобы выявить подлинную структуру наших предложений, мы должны применить логический анализ. Глубинная структура у всех языков одна и та же, и доказать это мы можем с помощью формальной логики. После Второй мировой войны эта идея стала доминировать не только в аналитической философии, но и в лингвистике, в частности благодаря теориям Ноама Хомского о порождающей грамматике.

Теория Витгенштейна имеет еще один важный аспект. Раз предложение – это образ, то оно имеет смысл настолько, насколько описывает возможный факт. Этому факту не обязательно существовать; он условен. Если факт существует, умом можно предположить, что он, возможно, и не существовал, а если он не существует, умом можно предположить, что он, возможно, существовал. Например, если этот стол коричневый, то возможность, что он мог бы быть зеленым, все равно умопостигаема. Действительно, если уж предложение «Этот стол коричневый» должно иметь значение и смысл, оно должно быть умопостигаемо. Иными словами, предложение имеет смысл, только если оно изображает факт, который мог бы быть другим, иначе говоря, только если оно может быть как верным, так и ложным. (Единственное исключение из этого правила – пропозиции (предложения) логики, то есть тавтологии, например «Либо дождь идет, либо дождь не идет», которые, учитывая, что они обязательно верны, не могут быть ложными даже в принципе.)

Этот аспект витгенштейновской теории пропозиции имеет чрезвычайно важные последствия, в особенности для его же собственной теории. Ибо это значит, что пропозиция (предложение), пытающаяся изобразить какой-то безусловный факт, например «метафизический факт», который не может быть иным, попросту бессмысленна. Бессмысленным становится любое предложение, отрицание которого немыслимо. Возьмем, например, утверждение «Красный – это цвет». Может ли красный не быть цветом? Что бы это тогда значило? Как узнать, что красный – это не цвет? Все это выглядит совершенно невозможно. Или возьмем фразу «Этот стол есть объект». Предложения такого типа только выглядят как настоящие, но на самом деле это псевдопропозиции. Следовательно, все метафизические пропозиции традиционной философии, например теория Спинозы об идентичности Бога природе или утверждение Шопенгауэра, что мир есть продукт воли, бессмысленны. Также и утверждения Рассела о сущности мира, которые были ему нужны для защиты своей логики, получается, не имеют смысла. И последнее, хотя и не менее важное: тогда и сами пропозиции «Трактата» оказываются абсолютно бессмысленными, то есть полным бредом! Ибо разве они не пытаются описать метафизическую, неизменную сущность мира и языка? Именно это они и пытаются сделать. Возьмем первую пропозицию «Трактата» («Мир – это все, чему случается быть») и предположим, что она верна. Чтобы она имела смысл, в соответствии с образной теорией эта пропозиция должна описывать условный факт. Должна быть возможность по меньшей мере умопостижимо представить, что мир не есть все, чему случается быть. Но как раз это и невозможно, так как предложение не пытается описать безусловную, сущностную особенность мира. Онтологические пропозиции «Трактата», таким образом, оказываются бессмысленными (но не ложными). Семантическая теория в книге также не слишком убедительна. Возьмем предложение «Пропозиция – это картина реальности» («Трактат», 4.01). Описывает ли оно условный факт, который может быть чем-то иным? Конечно, не описывает, по крайней мере в соответствии с идеей «Трактата» – нет. Оно описывает скорее сущностную особенность любого предложения – особенность, которой не может не быть у каждого предложения, если оно не бессмысленное. Таким образом, пропозиция 4.01 попадает в собственный витгенштейновский разряд бессмыслицы: она не в состоянии описать условный факт и поэтому бессмысленна. То же самое относится почти ко всем остальным пропозициям в книге. Они пытаются выразить словами то, что выразить ими нельзя. Это псевдопропозиции. Как выразился один из первых рецензентов «Трактата» Фрэнк Рамсей (1903–1930), ставший впоследствии другом Витгенштейна: «То, что нельзя сказать, сказать нельзя, и нельзя даже насвистать» (шуточный намек на удивительную способность Витгенштейна высвистывать любую мелодию).