Людвиг Витгенштейн - [24]

Витгенштейн выводит себя из этого тупика, делая различение между тем, что может быть сказано, то есть условными фактами о мире, которые являются темой науки, и тем, что сказано быть не может, но являет себя само, – метафизической сущностью языка и мира. Это и есть обоснование знаменитого различения между говорением и показыванием. Из этого следует, что не существует философских пропозиций, философских утверждений, которые могут быть выражены. Все глубинные истины могут быть только показаны. Философия – это не наука и не конкурент науке; она предлагает учения и гипотезы о мире, которые можно либо проверить эмпирически, либо обосновать посредством априорных рассуждений. К сумме человеческого знания она ничего не добавляет. Скорее, философия – это отдельная самостоятельная дисциплина, «нечто, стоящее над или под, но не рядом с естественными науками» («Трактат», 4.111). Это деятельность в значительной степени критическая, а именно прояснение языка посредством логического анализа.

«Корректным методом философии был бы следующий: не говорить ничего, кроме того, что можно сказать, то есть кроме естественно-научных пропозиций, – то есть того, что не имеет с философией ничего общего, – и тогда всегда, когда кто-то другой захочет сказать нечто метафизическое, указать ему на то, что он в своих пропозициях не снабдил никаким значением некоторые знаки. Этот метод был бы для другого неудовлетворителен: у него не было бы чувства, что мы учим его философии, но все же он единственный строго корректен» [ «Трактат», 6.53].

Такая концепция философии была новой и радикальной для своего времени. Она ознаменовала появление парадигмы, со временем получившей название лингвистического поворота. По мысли Витгенштейна, этот лингвистический поворот наконец дал философии тот строгий метод, который так давно искали философы. В отличие от своих предшественников, Витгенштейн видел свой метод в анализе языка, а не мира. Единственная задача будущей философии заключается в том, чтобы отслеживать границы смысла и тем самым отделять науку от бессмыслицы метафизики, в частности путем прояснения скрытых логических форм предложений, проблематичных с точки зрения философии. Некоторые аспекты лингвистического поворота сформулировали Фреге и Рассел, но именно «Трактат» ясно возвестил о смене парадигмы. Новая парадигма оставалась очень весомой (по крайней мере в англоязычном мире) вплоть до 1970-х годов.

Страница машинописного текста английского перевода «Трактата» с пометками Витгенштейна

Философию «Трактата» можно рассматривать как защиту науки от метафизики. При этом книга сама по себе является метафизической и даже мистической. В ней то, что по-настоящему может быть сказано, в частности посредством науки, отделяется от того, что сказано быть не может, причем последнее не является какой-то химерой. Существуют глубокие метафизические истины, хотя они совершенно невыразимы и могут быть только показаны или даже прочувствованы. Витгенштейн, например, пишет такую фразу, отдающую мистикой: «Взгляд на мир sub speciae aeterni есть взгляд на него как на органическую целостность. Ощущение мира как органической целостности – мистическое» («Трактат», 6.45). Лингвистический анализ призван не опровергать эти истины, а освободить для них место, иными словами, освободить место для метафизики, этики, эстетики, Бога – короче говоря, для всего, что Витгенштейн относит к категории «Высшего». Так, мы находим замечания о Высшем в конце «Трактата». Мы можем говорить только о том, что существует в мире, например о чемпионате мира по футболу 2006 года, фондовых рынках, 11 сентября, изменениях климата, социальной политике, молекулярной генетике, солнечной системе и т. д. Но «как существует мир – абсолютно не имеет значения для Высшего. Бог не обнаруживает себя внутри мира» («Трактат», 6.432). Именно в этом контексте Витгенштейн представляет несколько своих заметок об этике и смысле жизни, которые он написал на фронте в 1916 году. Смысл жизни – основная тема этики – радикально трансцендентен и выражен быть не может. Самые важные вещи невыразимы. «Мы чувствуем, что, если бы на все возможные вопросы был бы дан ответ, жизненные вопросы при этом не были бы даже затронуты. Разумеется, тогда не остается никаких вопросов, и это и есть ответ» («Трактат», 6.52). «Бывает, конечно, нечто невысказываемое. Оно себя само обнаруживает; это мистично» («Трактат», 6.522). Отсюда и знаменитая заключительная фраза: то, о чем невозможно говорить, следует обходить молчанием. По иронии судьбы, именно эта фраза вместе с более ранними высказываниями об этике породила массу вторичной литературы. Но если отнестись к Витгенштейну всерьез, то молчание должно означать молчание. Как он объяснял в письме Людвигу фон Фикеру в октябре 1919 года:

«…цель книги – этическая. <…> Я хотел написать, что моя работа состоит из двух частей: из той, которая имеет место быть, и из всего, что я не написал. И именно эта вторая часть – самая важная. Ибо Этическое выделяется изнутри, как будто самой моей книгой, и я убежден, что,