Людвиг Витгенштейн - [14]
Открытка с видом норвежского Шольдена, которую Витгенштейн и Пинсент адресовали Уильяму Экклзу. 1913
Возвращаясь из Норвегии в Вену, Витгенштейн заехал на несколько дней к Фреге в Йену и имел с ним несколько бурных дискуссий. Два философа так и не пришли к согласию ни по одному из важных вопросов, но если в 1911 году визит для Витгенштейна закончился ощущением поражения, то теперь Людвиг считал, что именно он «вытер об Фреге ноги»[50]. Больше они не встречались. Тем не менее Витгенштейн продолжал восхищаться Фреге и всегда держал при себе некоторые из его работ, особенно фрегевский капитальный труд «Основные законы арифметики», целые пассажи из которого мог цитировать наизусть. В одной из последних дневниковых записей в 1951 году Витгенштейн отметил: «Фрегевский стиль письма иногда великолепен; Фрейд пишет прекрасно, и его приятно читать, но как раз великолепным его стиль назвать нельзя»[51].
После рождественских каникул, проведенных в Вене, Витгенштейн вернулся в Шольден и пробыл там до июня 1914 года. Проблемы логики и языка, над которыми он работал, были очень сложными, и ему казалось, что он крайне медленно продвигается вперед. Настрой в эти месяцы у него был очень мрачный, граничащий с полным отчаянием, если не с безумием. Именно в 1914 году Витгенштейн чаще, чем в другие периоды, подумывал о самоубийстве. Все складывалось как-то уж очень тягостно. Теперь он не искал одобрения у других, как было всего два года назад, а чувствовал, что обязан – и в этом состояло его призвание – разрешить самые сложные проблемы философии. Краткое пребывание в Вене в годовщину смерти отца (Карл умер от рака в январе 1913 года) напрочь выбило его из колеи и только добавило внутренних мучений. «Логика и собственные грехи» – все началось заново. Представление о переживаниях Витгенштейна в это время можно составить по его письмам Расселу:
«Иногда меня так колотит изнутри, что начинает казаться, будто я схожу с ума; потом, на следующий день, я опять впадаю в полную апатию. Но глубоко внутри все продолжает клокотать, словно гейзер, а я продолжаю надеяться, что однажды и навсегда все наконец прорвется наружу и я стану другим человеком. Сегодня не могу ничего написать Вам о логике. Возможно, эти мысли о себе покажутся Вам пустой тратой времени, но как мне быть логиком, пока я не стал человеком! Намного важнее – разобраться с самим собой!»[52]
«Это ОЧЕНЬ грустно, но новостей по логике у меня для Вас опять нет. Причина в том, что в последние недели все складывается для меня отвратительно. <…> Каждый день меня терзал жуткий страх вперемешку с депрессией, и даже в промежутках я был настолько без сил, что даже думать не мог о том, чтобы хоть немного поработать. <…> Никогда раньше не понимал, что значит быть в одном шаге от безумия»[53].
Как ни странно, в конечном счете такой настрой не стал препятствием для работы, но повлиял на его дружбу с Расселом и Муром. По отношениям с Расселом был нанесен такой удар, что восстановить их было уже невозможно. Дружба с Муром также подверглась серьезному испытанию, преодоление последствий которого заняло много лет. Мы точно не знаем, что именно произошло между Витгенштейном и Расселом, но можно предположить, что в начале 1914 года Витгенштейн отправил последнему письмо (впоследствии утраченное), в котором попытался уладить все животрепещущие проблемы в их отношениях, в том числе происходящие из неприязни Витгенштейна к либертарианскому образу жизни Рассела и из различий в их подходах к научной работе. Рассел, вероятно, обиделся и отреагировал, по его собственным словам, «резко». Результатом стала серьезная ссора, о которой Рассел вскоре пожалел, попросив Витгенштейна оставить этот вопрос раз и навсегда. Просьба была правильная, но только не по адресу:
«Однако я, возможно, не смогу выполнить Вашу просьбу… это совершенно точно было бы вопреки моему естеству. <…> Я пришел к выводу, что мы совершенно не подходим друг к другу. Это не упрек! – ни мне, ни Вам. Это просто факт. У нас часто бывали неприятные разговоры на определенные, вновь возникавшие темы. <…> Последняя наша ссора тоже не стала просто результатом Вашей впечатлительности или моей неосмотрительности. Причины лежат глубже – в том факте, что мое письмо, видимо, показало Вам, насколько у нас разные представления о ценности научного труда. <…> Я прекрасно вижу, что Ваши оценочные суждения настолько же прочно и глубоко укоренены в Вас, насколько мои – во мне, и я не вправе Вас наставлять. Но я столь же ясно вижу теперь, что именно по этой причине между нами не может быть никаких реальных отношений или дружбы. Я буду всю жизнь благодарен Вам и предан Вам всем сердцем, но писать Вам больше не буду, и Вы меня также больше не увидите. Теперь, когда я с Вами снова примирился, я хочу спокойно расстаться с Вами… Прощайте!»[54]
Рассела этот ответ, скорее всего, ошарашил, но он тем не менее написал Витгенштейну еще одно примирительное письмо. Тот, вопреки своей первоначальной решимости, ответил, но, хотя тон его смягчился, Витгенштейн снова написал про разницу между ними. Он предложил больше никогда не обсуждать оценочные суждения, а говорить только об объективных вещах, поскольку он не вынесет лицемерной нечестности перед другом. Конечно, это не самый лучший признак, когда друзья начинают устанавливать, какие темы они могут обсуждать, а какие нет. С начала 1914 года их отношения основываются на привязанности и взаимном уважении, в письмах они теперь стали обсуждать в основном философские вопросы, а личные, наоборот, полностью перестали.
