Людвиг Витгенштейн - [11]

«Витгенштейн очень нервничал насчет одежды, достаточно ли он ее взял или нет: у него с собой три чемодана вещей, и он весь взвинчен из-за того, что у меня только один. Еще в Кембридже он заставил меня купить дополнительный плед, а сегодня утром в Эдинбурге – еще какое-то количество разного хлама, тем более, мол, что я все равно трачу не свои деньги»[37].

Во время исландского путешествия Витгенштейн оказался интересным, очень впечатлительным, а временами и трудным спутником. Днем они вместе с Пинсентом разъезжали по сельской глубинке на пони, а вечерами Витгенштейн учил Пинсента логике. Несколько раз друзья ссорились, причем как по общим вопросам – в частности, таким, как избирательное право для женщин (Витгенштейн был против) и государственные школы (он говорил, что там сплошная жестокость и безразличие к страданию), – так и по личным мотивам, и всегда ссору начинал Витгенштейн. В отличие от Пинсента, он был вспыльчив и мог счесть какие-то невинные действия оскорбительными для себя. Так, когда Пинсент заговорил с кем-то в поезде и пошел с этим человеком покурить в другой вагон, Витгенштейн просто взбесился и рвал и метал в припадке ревности – по-другому не назвать, – сказав Пинсенту, что, если тому угодно, он может весь день ехать с тем пассажиром. Благодаря прямодушию и дружелюбию Пинсента они быстро помирились, но за время путешествия, по его словам, с Витгенштейном не раз случались «малоприятные приступы». Высказывались даже предположения, что друзья на самом деле были любовниками, но доказательств этому нет. Скорее всего, для Витгенштейна его отношения с Пинсентом имели совершенно иное значение, чем для самого Пинсента. Макгиннес предположил, что для Пинсента их дружба следовала общепринятым образцам; именно так бывший ученик общеобразовательной школы, каковым он и был, дружил бы с человеком, которого знал всего несколько месяцев[38]. Со стороны же Витгенштейна вполне могли иметь место подавленные эротические побуждения, которые были лейтмотивом его отношений и с другими молодыми людьми; но в этих отношениях гомоэротический заряд испытывал только Витгенштейн, и выражал он его крайне редко. Для него гораздо важнее была близость на духовном и личностном уровне.

Витгенштейн был очень живой и чувствительный человек, «у него было представление об идеале во всех областях, в серьезных вопросах повседневной жизни, в работе, вплоть до выбора шейного платка в подарок»[39]. Однажды, когда он «три часа в напряженном молчании ходил взад-вперед по моей [Рассела] комнате, как дикий зверь», Рассел спросил, о чем тот думает: о логике или о своих грехах; Витгенштейн ответил: «О том и о другом». Он воспринимал только абсолютную искренность и не терпел компромиссов ни в каких вопросах – ни в личных, ни в философских, ни в эстетических. Если у него возникали разногласия с окружающими, он не только совершенно откровенно высказывал им свое мнение с полным безразличием к их чувствам, но даже пытался повлиять на чужую жизнь. Сохранились сведения, что в свой первый кембриджский год, узнав, что один студент – на самом деле монах, Витгенштейн, с неодобрением относившийся к бесчестию, которое видел в любой организованной форме религии, яростно набросился на парня в присутствии других со словами, что тому следует прочесть какую-нибудь толковую книгу о точных науках, чтобы узнать, что такое на самом деле честная мысль. В другой раз – в октябре 1912 года, после лекций Мура – Витгенштейн, официально бывший всего лишь студентом, вдруг стал резко критиковать философа, который был намного старше его. «Он сказал, что лекции ужасны, что мне следует говорить, что думаю я сам, а не рассуждать о том, что думают другие; больше он на мои лекции не ходил»[40].

Такую откровенность в сочетании со вспыльчивостью и самонадеянностью способны были терпеть не все. На второй год пребывания Витгенштейна в Кембридже у него начались трения с Расселом. Непосредственной причиной стал неодобрительный отзыв Витгенштейна о расселовском эссе «Сущность религии» (1912), в котором тот попытался сформулировать новую мистику, основанную на «бесконечной части нашей жизни». Витгенштейн яростно набросился на Рассела за предательство духа точности и строгости и за то, что тот несколько туманно рассказывал на публике об очень сокровенных проблемах. «Критика Витгенштейна глубоко смутила меня. Он был так несчастлив, так кроток, так уязвлен в своем желании думать обо мне хорошо»[41]. Вскоре после этого они отправились смотреть соревнования по гребле. По словам Рассела, Витгенштейн реагировал следующим образом: «Всё от лукавого».

«…внезапно он остановился и сказал, что вторую половину дня провел так гнусно, что не понимает, зачем вообще жить или, по крайней мере, зачем ему жить; что все вокруг просто невыносимо, что смысл имеет только создание великих произведений или созерцание произведений других, что он ничего не добился и никогда не добьется и т. д. – и все это так яростно, что он чуть не сшиб меня с ног. Я чувствовал себя блеющим ягненком рядом с ним»[42].

Но в итоге эти сцены надоели даже Расселу. Один раз он сказал своему ученику, чтобы тот прекратил слишком много думать о себе, в другой – предложил Витгенштейну почитать что-нибудь из французской прозы, чтобы избежать «опасности скатиться к узкому, нецивилизованному мышлению», думая только о логике. Витгенштейн обиделся. Через несколько месяцев – в июне 1913 года – Витгенштейн пришел к Расселу выяснить отношения и указал на то, что, по его мнению, между ними все не так. После безуспешных попыток успокоить своего ученика Рассел наконец резко сказал: «Вам нужно взять себя в руки, и больше ничего». После этого Витгенштейн вышел из комнаты «с выражением высокой трагедии на лице», не явился на концерт, на который они собирались пойти вместе, и Расселу пришлось разыскивать его из опасений, что тот наложит на себя руки.