Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [75]

– Отчего ж не подучишь, Семен Матвеич? – спрашиваю я.

– А где времени взять? Сам видишь, я по двадцать часов в день работаю!

Это правда. Работает он, как мотор. Я это вижу, наблюдая его на службе, и знаю, что дома, вернувшись за полночь, он еще штудирует всякую партийную литературу,

– Надо, брат! Нельзя без этого! Партия – дело ответственное, того гляди уклончик дашь. Тогда – амба!

Довольный выправленной статьей, он сейчас же старается меня угостить. А угостить в то время, в начале коллективизации, в Киргизии было еще чем.

– Марфа, – кричит он, – ташши по первому разряду!

В дверях почти тотчас же появляется Марфа Николаевна с подносом. А на подносе чего только нет. И водки всех видов домашнего настоя, и жареные фазаны, и маринованная форель «салтанка».

Сам Кульков уже мало похож на рабочего, а Марфа Николаевна совсем простенькая. Она ставит поднос на стол и кланяется в пояс, сложив руки на животе.

– Не обессудьте, чем Бог… – она спохватывается и робко взглядывает на мужа, но он сегодня благодушен и милостив.

– Ладно там… Бог или не Бог, а ты еще грибков в сметанке поджарь. Товарищ писатель их очень уважает. Не могут бабы без Бога, – резонирует он, – но революция от этого не страдает, хотя женщина и большая сила, как верно говорит товарищ Сталин… Повторим? Под рыбку!

По должности Кульков – фактический генерал-губернатор всего Семиречья и части Ферганы. Его полномочия даже шире, чем были у генерал-губернатора. Он достиг этого положения в жестокой внутрипартийной борьбе, благодаря необычайно крепкой в нем русской сметке. Часто наблюдая его в работе, я поражаюсь, видя, как туманные, запутанно изложенные предначертания «генеральной линии» разом претворяются в его голове в ясные, конкретные, практические мероприятия. В этом его сила.

Крепка в нем и воля. Все партийцы Киргизии трепещут при его имени. Он знает все грехи каждого из них, и горе тому, кто пойдет против Кулькова. Но пока человек нужен ему, Кульков держит патроны в кармане. Так и со мной. Он прекрасно знает мое соловецкое прошлое, но протежирует мне. Я ему нужен.

– Коли ты соловецкую академию прошел и уцелел, значит кое-чему научился, а такие, как ты, нам нужны, – сказал он как-то после многих «повторений» домашнего травника.

При проведении сплошной коллективизации Кульков был чудовищно жесток не только по отношению к коллективизируемым, но и к коллективизаторам. За малейшее проявление человечности видные местные партийцы «исчезали». Это и погубило Кулькова. После отбоя, данного Сталиным, он попал в «козлы отпущения». Весь аппарат партии Киргизии разом набросился на него, и разжалованный «генерал-губернатор» загремел в ссылку…

Мой второй попутчик – наркомзем Исакеев – типичный киргиз.

На его круглом и плоском желтом лице ничего не прочтешь. Карие глазки чуть поблескивают в узких щелках, и мне кажется, что они всегда иронически смотрят на нас, русских:

– Что вы там ни вытворяйте, – говорят они, – а мы сами по себе, и вам нас не поймать.

Исакеев считается и пишется в анкетах «батраком», но в степных кочевьях все знают, что он из богатого байского рода, знают, но помалкивают. Помалкивают и о том, что теперь, в период ожесточенной коллективизации, через наркомзема Исакеева можно спасти кое-что из имущества, и о том, что агенты Исакеева скупают у раскулачиваемых, конечно, за гроши, ценнейшие ковры и золото головных женских уборов. Я узнал об этом на горных пастбищах за Иссык-Кулем, но тоже молчу. Он ли, другой ли, не все ли равно? Глядя в его щелки-глаза, я тоже посмеиваюсь, но не угадываю того, что через пять лет этот Исакеев будет расстрелян как национал-уклонист и «агент одной державы».

С моим третьим спутником, колхозником Семикрасовым, мы едем вместе от самого Иссык-Куля. Там я видел его «работу» по раскулачиванию русских поселенцев, из среды которых он сам. Страшна была эта «работа», а посмотреть на Семикрасова, так хоть икону с него пиши: в глазах – ясная синь, улыбка мечтательна и безмятежна, не то что матерного слова от него не услышишь, но все речи его мягки и ласковы.

– Я ж его из детства знаю, – рассказывает он мне в дороге о своих «подвигах», – все родство его мне известно! Трудовые мужики, основательные. По полсотне десятин каждый засевал. Кровью и потом поливали.

– А вы их по миру пустили?

– Значит так надобно, – уверенно возражает Семикрасов, – они батраков-малаек[55] держали? Держали. И половинщиков-чайрикеров[56]эксплуатировали? Значит, я по всей справедливости действовал. А он на меня с ломом…

– Ну и что же?

– Что ж? Выпалил я в него. В живот попал. Однако, еще жив был, когда увозили. Четверо детей осталось. Что ж! Революция на это не смотрит…

Мы летим из Фрунзе[57], столицы Киргизии, в Ош, где собирается сессия ЦИК. Под нами лесистый Тянь-Шань. Для меня это хаос каких-то нагромождений, но Исакеев и Семикрасов знают эти места и прекрасно разбираются в живой карте.

– Сусамыр! – Указывает Исакеев на расстилающуюся под нами широкую ярко-зеленую долину.

– Богатеющие летовки! – подтверждает Семикрасов, – не трава тут, а пирог! Я еще в прежнее время с отцом сюда ездил. Скотины-то, скотины-то сколько сюда нагоняли. Прямо Ноев ковчег был, а теперь, гляди, пусто…