Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [206]

«В России, – писал после этого Мережковский, – образовалась вторая цензура, более действительная и более жестокая, чем правительственная: это цензура общественного мнения».

А Гиппиус, касаясь той же благородной цензуры, открыто заявляла в печати: «Есть вопросы и имена, о которых совсем нельзя высказывать собственных мнений».

* * *

И, все-таки, вся эта нетерпимость к чужой свободе у нас могла найти оправдание в том, что исходила она из идеалов общего, даже вселенского блага. Обладая убогой головой, наша интеллигенция несомненно имела богатое сердце.

А здесь, на Западе, какие идеалы влекут людей к осуществлению свободы?

Студенты-медики манифестируют, требуя свободы от иностранных врачей, отбивающих практику.

Инженеры пользуются священной свободой стачек во имя увеличения жалованья.

Рабочие во имя того же повышения губят свои предприятия, видят свободу в установлении пикетов, видят насилие в требовании властей о снятии их.

И вот при таком опрощении идеалов – какие интервью, даже в виде сборников, помогут выяснению границ между свободой для себя лично и свободой для своих ближних?

Пусть во имя этой проблемы соберутся для голосования все парламенты мира, все академии наук, все объединения писателей, журналистов, музыкантов, врачей, инженеров, художников, портных, стекольщиков – бесполезно: решение будет не яснее бердяевской белиберды.

Ибо вне христианского самосознания, которое сейчас угасает, и вне христианской морали, которая сейчас падает, вопрос о свободе не разрешим. При исчезновении светоча истинной любви к ближнему люди начинают душить друг друга в потемках. И никакие высокие мысли, никакие утончения культуры, никакая образованность, никакие смокинги, галстуки, полеты по воздуху, слушания радио не могут помочь: человек непреодолимо возвращается к своим далеким предкам, в джунгли, в бруссу[250]. И ощущает одну только первобытную правду:

– Свобода это – когда я ем врага. Насилие – когда враг меня ест.

«Россия»,

Нью-Йорк, 18 июня 1949 г.,

№ 4154, с. 3.

Послесловие редактора

Во время подготовки сборника литературоведческих очерков Бориса Николаевича Ширяева, названному нами, составителями, по одному из них как «Бриллианты и булыжники»[251], стали выявляться контуры следующего огромного пласта творческого наследия писателя-эмигранта – статьи по русской истории.

И это естественно: Ширяев был студентом Императорского Московского университета на историко-филологическом факультете, посещал курсы В. О. Ключевского (ради оценки влияния на него маститого историка, достаточно посмотреть Именной указатель к нашему сборнику), а еще раньше, в гимназии, учился у С. К. Богоявленского, выученика того же Ключевского, а позднее – видного представителя исторической науки, пусть уже советской (или, как выражался наш автор в таких случаях – подсоветской).

Любовь и понимание истории пронизывает все творчество Ширяева, уже известное российскому читателю: это, конечно, и центральное его произведение «Неугасимая лампада», где представлена многовековая судьба Соловецкой обители, да и судьба Святой Руси; его автобиографическая повесть «Ди-Пи в Италии», полная сведений, как бы сейчас сказали, страноведческого характера; его очерки по эмиграции[252], и даже художественные произведения, изданные под одной обложкой с общим титулом «Кудяеров дуб»[253], где Ширяев дал масштабное литературное полотно российской провинции, сквозь горнило войн и революций первой половины ушедшего века.

Да, наш сборник как будто открывает новую грань таланта Бориса Николаевича, но точнее – он о ней свидетельствует. И свидетельствует очень красноречиво – не может не поразить эрудиция автора и широта его тематики, от становления российской государственности до злободневной мировой политики. При этом автор неоднократно – в свойственном ему духе христианского смирения – не раз именует себя просто «журналистом».

Представленные впервые отечественному читателю статьи публиковались в эмигрантской прессе с начала 1950-х гг., когда Ширяеву, жителю дипийского лагеря под Неаполем, удалось-таки наладить связи с русскоязычной периодикой. Мы их составили, однако, не по хронологии их появления, а по хронологии материала, уверенные, что нас одобрил бы и автор.

Ширяеву, как и большинству его коллег, близок биографический жанр, и поэтому для общего названия мы взяли название одного из циклов – «Люди Земли Русской», как наиболее соответствующий общему содержанию.

Открывают сборник этюды, посвященные начальным моментам становления и развития русского народа, Руси-России. Необыкновенно актуальным представляется следующая, блестяще написанная повесть о Богдане Хмельницком («Вызволение хлопекой Руси») – продуманная и прочувствованная Ширяевым украинская тема, первичный материал которой он почерпнул из самого достойного источника, у С. М. Соловьева.

Далее мы поставили целую серию малоизвестных сюжетов дореволюционной и революционной эпохи. Автор, участник Гражданской войны, дает их не без полемической страстности: порой его главным идейным противником становится не собственно «Октябрь», а антиправительственный и безответственный «Февраль», расчистивший ему путь. Защищая от клеветнических нападений на павшую Империю, Ширяев видит и ее исторические грехи, в первую очередь, бюрократическое «средостение», сковывавшее поступательную мощь нации.