Люди и боги. Избранные произведения - [68]
Она не знала, что он кружит по переулку, бродит возле ее дверей, но как бы затем, чтобы дразнить его, она нарочно сидела у окна, свет зажженной до поры лампы слегка падал на нее, и еще отчетливей проглядывало в подвижном силуэте девушки все богатство таившегося в ней обаяния, душевной мягкости, все благородство, запечатлевшееся в продолговатых очертаниях щек, вся грусть, исходившая из нависших над глазами ресниц, вся жалость, которую вызывала к себе ее нежная юная шея…
Все это ему так ясно рисовалось в силуэте на белых занавесках, представлялось так отчетливо, когда Двойреле склоняла голову над книгой и глазами впивалась в страницы, что ее очарование песней вливалось в жилы Генеха и радость утоляла жажду его тоскующего сердца.
Была пора тоскливых дней поздней осени. Быстро опускались вечера, с ними преходили тоска и печаль, мрачность угрюмых дней ложилась на душу гнетущей тяжестью, давила, душила… Сердца в такие дни безотчетно ноют, тоскуют, ищут исхода, в них вторгается какое-то смутное раскаяние, сожаление о прошедших днях и страх перед грядущими.
Когда наступали такие вечера и тоска поселялась в душе Генеха, он бежал в Синагогальный переулок, вертелся возле домишка Аншла, чтобы хоть сквозь щель, сквозь стекло увидеть тень девичьей головы на белой занавеске.
Вот уже час, как он бродит по переулку взад и вперед. Ночь надвигалась так медленно, что ее приближение было еле заметно. Темные покрывала тянулись по небу и поодиночке поглощали озаренные заходящим солнцем тучки. Еще они, окаймленные огнем, трепещут, как живые золотые рыбки в воде, и бросают свой мерцающий свет сквозь темные прозрачные покрывала, которые все ширятся, тянутся над ними, заволакивают их, заволакивают, гасят их свет, и от каждой полосы, тянущейся по небу, падает на землю незаметная тень. Эти легкие прозрачные тени падают с неба, окутывают домишки, деревья, поля. Зелень лугов чернеет. Деревья становятся чужими и незнакомыми, словно выросли тут вдруг… Из труб над домами поднимаются маленькие легкие облачка дыма, то там, то сям вспыхивает огонек зажженной лампы. Улица пустеет. Голоса распевавших детей умолкают — матери зовут их в дом. По переулку бежит еврей, спешащий в синагогу к вечерней молитве. Поодиночке возвращаются домой коровы, поздно пригнанные с поля. Девушка ведет по переулку упирающуюся козу. Коза не хочет идти, девушка тащит ее на веревке и громко плачет. Все больше становится освещенных окон, кто-то выходит и закрывает ставни.
Наступила ночь.
А Генех все бродит под окном.
Ему хочется, чтобы она вышла к нему, чтобы она почувствовала его присутствие, и все же он не решается что-либо предпринять, чтобы дать ей знать о себе. Что он ей скажет? Зачем он ее позовет? Как хочется ему сейчас пройти с ней между высокими тополями к водяной мельнице, сидеть там на обрубке бревна и заглядывать в затянутую зеленью и мхом черную воду, ни слова не говорить, только сидеть и молчать, и чтобы ночь укутала их, как это не раз бывало летом…
Генех знает — он, быть может, в последний раз ее сегодня увидит. Перед уходом он должен ей что-то сказать. Вот Генех подходит к окну — постучать бы по стеклу! Нет, он этого не сделает. Это не страх, но что-то в нем протестует, сопротивляется…
И пока юноша, полный тоски, стоит в нерешительности, кто-то выходит из дверей домика Аншла. Может, это мать, а может — брат. Генех быстро шагает по переулку. Когда он подходит ближе, ему предстает нечто родное — единственная его отрада, воплощенная в этой маленькой детской фигурке. Он чувствует, хотя не видит, ее вьющиеся, ниспадающие на лицо локоны.
Подойти или не подойти? Он смотрит на нее, она смотрит на него, и прежде, чем он успевает на что-нибудь решиться, она уже стоит возле него и улыбается, глядя ему в лицо.
— Генех? — спрашивает она и озирается — не видит ли кто.
— Да, — лепечет он.
— Я вас совсем не узнала! — произносит она в испуге и снова оглядывается.
Оторопелый, стоит он и не знает, что сказать.
— Боюсь, как бы кто-нибудь не вышел, — говорит она и смотрит на дверь дома.
— Тогда я уйду, — произносит он, готовый уйти.
— Подождите у шлагбаума. Я сейчас выйду, — говорит она тихо-тихо, словно поверяя ему тайну, и скрывается в дверях дома.
И стоит он, опьяненный этой тайной, раскаивается в чем-то, сердится на себя неизвестно за что.
Словно завороженный, направляется он медленным шагом к мельнице. Ждет у шлагбаума. Двойреле появляется, еще издали узнает он ее фигурку. Девушка приближается, будто выплывая из тьмы. Генех не идет ей навстречу, а ждет, пока девушка, закутанная в платок, подойдет к нему. Она какая-то необычная, впервые видит он ее закутанной в платок. Двойра медленно приближается.
— Генех, — говорит она, — вы хотели меня видеть?
— Да, — сказал он, — и да и нет… Я и хотел вас видеть, и не хотел…
— Как это понять? — спрашивает она.
— Так, как я говорю…
Неожиданно прикоснулся он к складкам ее платка.
— Платок носите. Я еще ни разу не видел вас в платке.
— Это мамин, — говорит она, — я спешила.
Оба замолкают.
— Что вы читали? Я в окно видел, вы читали…
— Я читала ту самую книгу, которую вы мне дали.
Обычная еврейская семья — родители и четверо детей — эмигрирует из России в Америку в поисках лучшей жизни, но им приходится оставить дома и привычный уклад, и религиозные традиции, которые невозможно поддерживать в новой среде. Вот только не все члены семьи находят в себе силы преодолеть тоску по прежней жизни… Шолом Аш (1880–1957) — классик еврейской литературы написал на идише множество романов, повестей, рассказов, пьес и новелл. Одно из лучших его произведений — повесть «Америка» была переведена с идиша на русский еще в 1964 г., но в России издается впервые.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек.Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник…».
Шарль де Костер известен читателю как автор эпического романа «Легенда об Уленшпигеле». «Брабантские сказки», сборник новелл, созданных писателем в молодости, — своего рода авторский «разбег», творческая подготовка к большому роману. Как и «Уленшпигель», они — результат глубокого интереса де Костера к народному фольклору Бельгии. В сборник вошли рассказы разных жанров — от обработки народной христианской сказки («Сьер Хьюг») до сказки литературной («Маски»), от бытовой новеллы («Христосик») до воспоминания автора о встрече со старым жителем Брабанта («Призраки»), заставляющего вспомнить страницы тургеневских «Записок охотника».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Книга представляет российскому читателю одного из крупнейших прозаиков современной Испании, писавшего на галисийском и испанском языках. В творчестве этого самобытного автора, предшественника «магического реализма», вымысел и фантазия, навеянные фольклором Галисии, сочетаются с интересом к современной действительности страны.Художник Е. Шешенин.
Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.