Люди и боги. Избранные произведения - [67]

— Хорошо, — ответила Двойреле с глубокой признательностью.

— Одно вы должны помнить: вступивший в партию обязан хранить эту тайну, даже умереть, но не выдать ее.

— Даже умереть, — повторила Двойреле.

Они ненадолго замолчали…

Огромная неведомая радость охватила обоих, радостным было их молчание. Ни к чему им были слова. Только Генех постукивал своей тросточкой.

— Хорошо, хорошо! — говорил он.

— Что хорошо? — спросила Двойреле.

— Жизнь… Мир… Стоит жить, и не жаль умереть. Вы согласны?

— Да, — ответила Двойреле.

И вдруг Двойреле неожиданно сказала:

— А почему вы мне все еще говорите «вы», раз мы брат и сестра?

— Да, вы правы. Мы не должны говорить больше друг другу «вы». Мы должны говорить «ты».

Но перейти на «ты» Генех не мог. Гораздо лучше с этим справилась Двойра.

Она первая сказала ему «ты».

— Генех, — сказала девушка, — я счастлива, что мы с тобой встретились. Ты тоже счастлив? — Тут же она так перепугалась своего обращения на «ты», что не смогла продолжать… Следующее «ты» уже замерло у нее на языке.

Генех некоторое время не отвечал. Он смотрел куда-то в сторону. Потом наконец пролепетал:

— Конечно, я счастлив…

Оба они покраснели и тут же побледнели. Их сердца так громко стучали, что каждый слышал стук сердца другого.

Так они довольно долго просидели молча. Вдруг случилось невероятное — Двойреле обняла Генеха и поцеловала.

Если бы в эту минуту перед ними разверзлась земля, они спрятались бы в ней от самих себя. Из глаз Двойреле брызнули крупные слезы. Закрывая лицо руками и платком, она пыталась скрыть их, но все было напрасно, и Двойреле, припав лицом к плечу Генеха, плакала.

Генех, не поднимая глаз на нее, гладил ее волосы.

— Почему вы плачете, Двойреле? Почему вы плачете?

— Не знаю, — ответила Двойреле, продолжая всхлипывать.

Генех больше ни о чем не спрашивал.

Было уже совсем темно, когда Двойреле успокоилась. Молчаливые, возвращались они назад. Перед тем как проститься, Генех неожиданно произнес:

— Ради священного дела нужно всем пожертвовать, всем, даже любовью. Вы понимаете, Двойреле?

А потом она всю ночь думала о том, как ничтожна она, что не выдержала и осквернила священное дело своей грешной любовью.

Словно прутьями, ее хлестало раскаяние в том, что она осквернила священное дело своей любовью. Генех принял ее в мир священной тайны, поднял и перенес в иной, более возвышенный, более красивый мир, а она все осквернила своей глупой любовью.

Хотя происшедшее вчера между ними было, по ее мнению, той самой настоящей святой любовью, о которой она читала в книгах, а поцелуй их связал, обручил навеки, до последнего дыхания, она тем не менее терзалась: какую цену, какое значение может иметь ее грешная любовь перед лицом священного дела, в которое посвятил ее Генех?

Несколько вечеров после этого она не выходила к водяной мельнице — ей было стыдно снова встретиться лицом к лицу с Генехом. Кроме того, она почти не сомневалась, что Генех больше не ждет ее и все между ними кончено.

Когда же в субботу Двойреле увидела его с товарищами в саду, сердце ее затрепетало, она боялась посмотреть в его сторону — стыдно и страшно было встретиться с ним глазами.

Как же она поразилась, когда Генех приблизился к ней и тихо произнес:

— Двойреле, я хочу с вами кое о чем поговорить…

Она покраснела и притворилась, будто не слышит. Их окружала шумная гурьба подруг и товарищей. Они знали, что Генех и Двойреле «крутят любовь». Из солидарности они обогнали их и оставили одних — сделали так, чтобы Генех шел с Двойреле.

— Почему вы не выходили к мельнице? Я дожидался вас каждый вечер, — сказал Генех.

— Прошу вас «о прощении», — прибегнув к выражению, вычитанному из романов, ответила Двойреле, разглядывая носки своих ботинок.

— За что? — спросил Генех.

— За тогдашнее… Вы сами знаете, за что.

— Это я должен вас просить «о прощении», — воспользовался Генех тем же выражением, — сегодня собрание в лесу… Вы пойдете со мной? Сегодня будут важные новости. Я хочу представить вас моим товарищам.

Двойреле подняла на него глаза. В ее взгляде была благодарность.

— Не знаю, приду ли я, — проговорила она, запинаясь.

— Почему? Вы передумали? — спросил Генех.

— Я осквернила священное дело.

— Это я осквернил священное дело, — проговорил Генех, понизив голос.

После долгого молчания Генех снова спросил:

— Вы придете?

— Должна ли я прийти? — ответила Двойреле вопросом.

— Да, вы должны прийти. Я буду ждать вас у дороги, у большого тракта.

Подошли товарищи с подругами, и Генех с Двойреле прекратили разговор.

Глава восьмая Последнее свидание

Генех прохаживался возле домика Аншла, украдкой бросая взгляды на затянутые белыми занавесками окна. По тени на одной из занавесок он узнал ее. Двойреле сидела у окна и читала.

Он по тени узнал ее, следил за тем, как эта тень колеблется на занавеске, и ему виделась ее пышноволосая головка, склоненная над книгой, два-три локона, выбившихся и упавших на ее щеки. Один раз он разглядел сквозь щель между занавесками ее затылок, это уже была не тень, он видел его во плоти, видел его наклон, покоящуюся на нем густую косу. В другой раз он увидел часть ее лица, уткнувшийся в ладонь подбородок, потом — снова ее тень, точно слепок с нее, весь ее прелестный стан, будто отраженный в воде. И тенью ему любоваться было милее, чем ею. Казалось, что в тени было больше от ее существа, от ее характера, чем в ней самой… Каждый раз, когда Генех проходил мимо домика и взглядывал на окно, сердце в нем замирало от радости и восторга. Он чувствовал, что чем-то обогатился. Всякий раз, улавливая часть ее затылка, лица, руки или видя только тень, он открывал в Двойреле новое очарование, новую прелесть, и это наполняло его счастьем.