Люди и боги. Избранные произведения - [65]

— Мне нужно кое о чем с вами переговорить, — добавил он спустя некоторое время.

— Почему бы и нет? Мы можем встретиться, — ответила Двойреле с забившимся сердцем.

Оба молчали, словно совершили что-то предосудительное. Первой, напомнившей о «рандеву», была Двойреле.

— Где же мы встретимся? — сказала она.

— Мы встретимся у старой мельницы… Я там буду вас ждать.

Двойра не ответила. В это время подошла подруга и спросила:

— О чем вы беседуете? Секрет? О, прошу прощения.

— Нет, совсем не секрет. Мы ни о чем особенном не говорили, — оправдывалась Двойра.

Весь дальнейший путь они все, молодые люди и девушки, снова шли вместе. Чулочница затянула песню, и Генех с Двойрой не имели возможности договориться. Но когда достигли аллеи, где молодежь стала расходиться, и все, по обыкновению, подали друг другу руку, а Генех, в свою очередь, тоже протянул руку Двойреле, опять-таки она первая напомнила о встрече.

— Да, — проговорила она так неожиданно и странно, что это «да» потом долго-долго звучало в ушах Генеха как нечто необыкновенное. Ему казалось, что в этом «да» таилось так много красоты, так много обаяния, так много, что этого не выразить словами.

«Она сказала „да“», — повторял Генех про себя на тысячу ладов.

«Она сказала „да“», — Генех козленком прыгал по переулкам; будь это в его силах, он землю схватил бы и целовал… Ой, если бы он мог кому-нибудь рассказать…

Оба они не спали в эту ночь. У Двойры было спрятано зеркальце, и теперь она его терла, протирала и, когда никто не видел, смотрелась в него. Свои распущенные вьющиеся волосы девочка заплела косой и, чтобы они не расплелись прежде, чем она уляжется спать, туго перевязала красным бантом.

Генех перед тем, как лечь спать, стирал свой гуттаперчевый воротничок.

Назавтра Двойреле пришлось трижды распарывать криво простроченные швы сорочки из приданого Хане-Рейзл. Мать весь день твердила, что ее дочь кто-то сглазил, не приведи господи, — щеки у нее пылают, и выглядит она так, будто у нее жар. Он заметил уже давно, заявил отец, что девушке вроде нездоровится.

— Мне уже давно показалось, что с девочкой неладно, но не говорил…

— Аншл, ты меня пугаешь. Что тебе показалось, что? — спрашивает Соре-Ривка.

— Она бродит, точно в нее вселился нечистый дух.

— Молчи уж лучше, молчи… Недругам нашим пристало говорить такое…

Когда наступил вечер, Двойреле впилась глазами в домашнее зеркало, которым служило стекло в дверце шкафика, занавешенное изнутри маминой черной кофточкой (изобретение Мойшеле Быка!), неотрывно смотрелась в него, заплетала волосы косой, вплетала в косу новую красную ленту. И, как нарочно, матери захотелось узнать: «Что за причина особенная? Чем отличается сегодняшний день?» Счастье, что отца дома не было — он ушел к вечерней молитве в синагогу. Двойреле надела праздничную кофточку и вышла, гулять.

— На аллею, — сообщила она.

У шлагбаума на дороге, ведущей к мельнице, Генех уже ждал ее. На нем был свежевыстиранный гуттаперчевый воротничок с прихотливо завязанным бантом. В руках у него была бог весть где раздобытая тросточка от зонтика, и он молодцевато помахивал ею.

Заметив ее приближение, он решительно застегнул свой распахнутый кафтан, движением руки задвинул пейсы за уши, франтовато повел тросточкой и порывисто кинулся ей навстречу. Подбежав к ней, он вдруг остановился и стал улыбаться.

— Двойреле, — сказал он и запнулся.

Она не ответила.

До рощи шли молча. Подойдя к водяной мельнице, они уселись на старое бревно. Девушка заговорила первая.

— Зачем вы позвали меня? — спросила она с притворной досадой.

— Ни за чем, — улыбнулся он.

— Почему вы меня позвали? — спросила она снова.

— Просто так.

— Разве можно позвать просто так? — сказала она.

— Я хотел прочитать вам кое-что, — проговорил наконец Генех.

— Что вы хотели мне прочитать?

— Стихотворение.

— Стихотворение? — переспросила Двойра.

— Да, красивое стихотворение нового поэта.

— Прочитайте мне.

Генех вынул стихотворение, напечатанное в полученном им новом еврейском сборнике. В этом стихотворении говорилось о весне, о мае, символизировавших Свободу. При чтении стихотворения Генех воодушевился и почувствовал себя свободней.

— Вы понимаете, что поэт подразумевает под весной?

— Нет, не понимаю…

— Он имеет в виду не просто весну, а свободу — люди сбросят с себя цепи рабства и станут свободны… Когда минет «зима» и наступит «весна», воды освободятся от «льда». Понимаете вы, что поэт под этим подразумевает?

— Нет, — мотнула головой Двойреле.

— Он говорит о том времени, когда люди сбросят с себя цепи, надетые на них тиранами; когда они освободятся от рабского гнета, тогда придет «весна» и вечная свобода будет сиять над миром. Теперь вы понимаете?

— Да, — кивнула головой Двойреле.

Он вдруг перестал читать и задумался.

— О чем вы думаете? — спросила она.

— Ни о чем… А знаете ли вы, зачем я вас сюда позвал? — спросил он вдруг.

— Нет, — покачала головой Двойреле, страшась того, что Генех хочет ей сказать.

Но Генех ничего не говорил.

— Почему же вы мне этого не скажете?

— Еще не время… Пока не могу еще сказать, — уклонился Генех, — это очень серьезная вещь, это дело жизни и смерти.