Люди и боги. Избранные произведения - [39]
Мать убитого мальчика, крестьянка, плакала и причитала: «Как я буду смотреть на его застланную кровать?» В словах этих было так много материнского (я вспомнил, что моя мать в Америке, а я здесь) и — «Ах, господи, как хорош твой мир и сколько горя в этом мире!»
Я очень люблю крестьян: у них все так серьезно, так серьезно и просто, как сама земля!
5 апреля.
Я в Варшаве.
На улицах оживленно. Спешат тысячи людей, готовых принести себя в жертву.
В Павиаке (тюрьма для политических) умер один из арестованных. И тысячи людей собрались перед тюрьмой, требуя, чтобы им выдали покойника. Солдаты налетели на собравшихся и открыли стрельбу. Но народ стоял стеной, и люди один за другим начали падать…
Я видел раненого. Пуля попала ему в живот. Кровь текла, а полицейский подошел и бил его. И тем не менее лицо лежащего не покидало выражение требования, покуда он не потерял сознания.
Я шел дальше. Навстречу попался помешанный солдат, вернувшийся с фронта, в папахе, с изможденным лицом, на котором метались дикие глаза. Помешанный раскачивался и что-то бормотал про себя: казалось, он пьян.
Сумасшедший в воинской шинели!
Гонимый в солдатской форме!
Как это печально!
Спустя два часа.
Я шел по улице. Тысячи спешат к Павиаку, и никто не знает, вернется ли он. Все готовы пожертвовать собой, чтобы получить тело покойника.
Война родит героев.
Ночью.
Не помню, на какой это улице. Узкий переулок, два ряда домов стоят друг против друга. На углах — солдаты с винтовками, не пропускают. С одной стороны засада. В переулок попала часть толпы. Вооруженные солдаты гонят людей. Кто сумел, скрылся в воротах. Дворники заперли калитки и не впускают. По улицам бегают молодые люди, которые не смогли вырваться, и, сознавая, что они каждую минуту могут пасть от пули, мечутся в поисках укрытия. Один из них подбежал к нашим воротам. Мы видели его в глазок. Глаза его умоляли открыть, но у нас не было ключа. Попытались взломать калитку, но это оказалось невозможным. А человек не отходит и молча умоляет… Я в отчаянии кусал ногти…
Вот! Раздался выстрел!
Что-то упало возле наших ворот…
До меня донеслось последнее слово: «Боже!»
Ночью.
Я открыл форточку.
Уже поздний час. Стою у окна на пятом этаже. Днем отсюда видны крыши и трубы, трубы… Сейчас темно, как на море. Все же я различаю черные силуэты фабричных труб. Вдруг слышу шум: люди бегут, стрельба.
Я закрыл форточку.
Кто-то стучит ко мне:
— Разрешите!
Входит мой товарищ Аврам. Он кивает мне.
— Что такое?
— Хочешь пойти?
— Куда?
— Туда…
Я понял, что он имеет в виду, и смотрю на него удивленно.
Он понял мое недоумение.
— Ничего! — говорит он. — Пойдешь со мной.
И мы пошли.
Не помню куда. Он завел меня в какие-то еврейские улочки, мы очутились в длинном слепом коридоре, потом поднялись по лестнице в такой кромешной тьме, что казалось — ни русская жандармерия, ни сам черт не в состоянии обнаружить это место. Сердце у меня сильно стучало: вот, думалось мне, здесь главный пункт…
Мой товарищ постучал не то в стенку, не то в двери, сказал пароль, и дверь отворилась.
Мы вошли в небольшую темную комнату. Огонек горевшей лампочки тонул в сизом облаке табачного дыма. До нашего прихода здесь, судя по всему, все были заняты серьезным спором. Но когда мы вошли, спор оборвался и в комнате стало тихо. Те, что были здесь, переглядывались.
На кровати у столика сидела девушка с черными как смоль волосами, к ней подсело несколько молодых людей, и они заговорили шепотом.
К этой группе подошел и мой товарищ. Он о чем-то очень серьезно говорил, энергично жестикулировал. Кое-кто протестовал, однако после длительной паузы девушка сказала:
— Товарищи, продолжим!
Как выяснилось позже, речь шла о предполагавшейся на следующий день грандиозной манифестации к «Десятому павильону» с требованием выдать тела казненных товарищей — Янкла и других.
В углу сидел молодой человек, очень странно одетый (позже я узнал, что это солдат из тюремной охраны), он рассказывал о ночи перед казнью Янкла.
Спокойно, твердым шагом шел к виселице Янкл меж двух солдат. И уже на помосте, до того, как палач накинул осужденному петлю на шею, Янкл обратился к солдатам и офицерам:
— Смотрите! Люди жертвуют собою, твердым шагом идут на смерть, борясь за свободу, за лучшее будущее для нас, для вас…
Офицер скомандовал барабанщикам, чтобы заглушить слова смертника, но барабанщик помедлил с выполнением команды, желая, видимо, дослушать, о чем думает человек перед смертью.
И голос Янкла был еще слышен…
«Бум, бум, бум!» — бухал барабан.
И — все. Клекот в горле, конвульсия ног — и перед нами висело мертвое тело, завернутое в кафтан, недвижное и немое, хранящее тайну «потустороннего мира»…
