Люди и боги. Избранные произведения - [32]
— К мельнику.
— Так мы и стоим у его ворот, — говорит наш возчик и добавляет: — Тут и корчма…
Из-за ставня виден слабый свет. Возле двери стоит скамья, на ней наставлены тарелки. Присаживаюсь.
— Ну, постучи к своей царевне! — говорит Бюстник и сам произносит, подражая женскому голосу: — Царевна! Спящая царевна! Твой рыцарь стоит у дверей!
Но это даже Гринберга рассердило:
— Помолчи! Ты же видишь — он страдает.
Но извозчик уже стучал в ворота:
— Слышь, корчмарь! Отворяй! Господа приехали!
Из окна высунулась голова:
— Кто там?
Зажгли свет. Ноги мои подкашиваются. Меня куда-то вводят. Я ничего не вижу, кроме глиняного пола и нескольких кирпичей у двери, ставень открыт, за окном — слепой туман. На печи горит подслеповатая лампочка. В соседней комнате заплакал ребенок.
Бюстник с кем-то говорит. Человека я не вижу, виден только белый халат. Видимо, это мужчина, потому что поверх халата чернеет борода. Но вот из соседней комнаты показалась женская голова в белом чепце. Слышу голос Гринберга:
— Можно получить что-нибудь съестное?
— Ну конечно! Чужие, Сореле, чужие! — говорит кто-то из соседней комнаты.
Теперь мы видим женщину. В накинутой коричневой кофте, повязанная платком, она быстро пробегает мимо нас на кухню и принимается колоть дрова. Ребенок снова плачет. Слышен голос женщины, колющей дрова:
— Чего ты стоишь? Ведь ребенок плачет.
Белый халат скрывается в соседней комнате, слышно, как мужчина успокаивает ребенка:
— А-а-а! Молчи, молчи…
— Как зовут твоего отца? — спрашивает кто-то у меня.
Не раздумывая, отвечаю:
— Ицхок Жаклинский.
И тут же слышу, как Бюстник спрашивает у женщины:
— Давно вы замужем?
— Восемь лет, — отвечает она.
И вдруг словно гром разразился:
— Вам когда-то прочили в женихи сына Ицхока Жаклинского из Пионтека, не правда ли?
— Откуда это вам известно? — спрашивает женщина, высунув лицо из-под платка.
Я увидел улыбку, которая скривила верхнюю губу и обнажила черные зубы…
Черные зубы — вот что прежде всего бросилось в глаза, и улыбка, скривившая губу.
Я вышел за дверь. Ночь была черная, земля — влажная, но я шел и шел далеко в поле.
Не помню, о чем я думал, но улыбка, обнажившая черные зубы, — вот все, что осталось в моей памяти о самой прекрасной моей любви.
Дитя своего народа
(Рассказ из жизни польских евреев)
Пер. М. Шамбадал
Мать вышла из комнаты невесты. Она окинула колким взглядом мужа, который, сидя за послеобеденным столом и катая шарики из хлебной мякоти, намеревался прочитать благодарственную молитву.
— Пойди ты потолкуй с ней, — у меня сил больше нет!
— Рохл-Лея детей воспитала! Х-хе! Пальцами на тебя указывать будут! Людям на смех… Ах ты, погибель на всю твою жизнь!
— На мою? На твою! Надо было дома торчать и детей воспитывать! Не допускать, чтобы дитя таскалось черт знает с кем!
— Скажи, пожалуйста, что это ты вздумала со мной ссориться? Ведь сейчас жениховы родители приехать должны! И чего ты от меня хочешь?
— Побойся бога, зайди к ней! Ведь люди смеяться будут…
Муж встал из-за стола и прошел в соседнюю комнату, к дочери.
Следом за ним вошла и мать.
На небольшой кушетке, стоявшей у окна, сидела девушка лет восемнадцати. Лицо было закрыто обеими руками, а руки прятались в распущенных густых черных волосах. Она, видимо, плакала, грудь ее тяжело вздымалась. На кровати против нее лежали три платья: белое шелковое подвенечное, черное шелковое «для синагоги» и черное шерстяное утреннее. Их только что принес портной.
У дверей стояла женщина в черной косынке и держала коробки с париками[44].
— Ханеле! Ты хочешь меня опозорить? Чтобы весь свет судачил обо мне? — проговорил отец.
Невеста не отвечала.
— Что ты на меня уставилась? Почему Гнендл, дочери Фрейндл, пристало носить парик, а дочери Мойши Гройса не пристало?
— А ведь у той, пожалуй, больше, чем у тебя, причин капризничать, она ученее тебя и приданого за ней больше, — помогла мать.
Невеста молчала по-прежнему.
— Дочка! Подумай, сколько денег и крови нам стоило, покуда бог помог дождаться радости, а теперь ты хочешь омрачить нам торжество? Побойся бога, что же творится с тобой? Ведь нас анафеме предадут! Жених пешком домой удерет…
— Брось дурачиться! — сказала мать, взяв у женщины, стоявшей возле двери, один из лежавших в коробках париков, и подошла к дочери. — Дай я примерю тебе парик, волосы на нем одного цвета с твоими.
И надела на голову дочери парик.
Восемнадцатилетняя девушка почувствовала тяжесть на голове. Она нащупала рукой свои волосы и ощутила рядом со своими мягкими, прохладными, живыми — чужие волосы, мертвые, холодные как лед. Настойчиво долбила одна мысль: кто знает, где теперь голова, которой принадлежали вот эти чужие волосы?.. Страшное отвращение охватило девушку, и, как если бы ее коснулось нечто грязное, она сорвала с головы парик, швырнула его на пол и стремительно выбежала из комнаты.
Отец и мать молча переглянулись…
Наутро после венца свекровь встала пораньше, вооружилась большими ножницами и, взяв парик и шляпку, которые она из своего города привезла в подарок невесте, направилась к ней, чтобы нарядить ее к завтраку.
Однако в комнату свекровь не попала: невеста заперлась и никого к себе не пускала.
