Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [48]

*

Очень необычную любовную констелляцию мы можем наблюдать этим летом на Ривьере — здесь вечер за вечером Лотте Ленья и ее новый возлюбленный, светловолосый тенор Отто фон Пазетти, ходят в казино. И каждое утро Отто говорит ей, что придумал новый, «абсолютно надежный» способ выиграть в рулетку. И каждый день Лотте Ленья верит ему. Разве это не трогательно? Вот только откуда берутся деньги, которые они проигрывают каждый вечер? Они приходят из Кляйнмахнова под Берлином, от Курта Вайля, мужа Лотте.

*

Летом 1932 года семья Манн снова едет в Нидден на Куршской косе, чтобы пожить на новой даче. Из кабинета Томаса Манна открывается далекий вид на залив, ветер завивает волны, нырки у берега играют в свои бесконечные прятки. Он смотрит на нырков и думает о том, может ли что-то пропасть в одном месте и не всплыть в другом? Он пишет эссе о текущей политической ситуации. Даже здесь, на северо-восточном краю империи, атмосфера радикально поменялась. На выборах в рейхстаг головорезы СА травили и убивали политических противников. Томас Манн пишет свой обвинительный манифест «Чего мы должны требовать». Ему уже всё ясно после того, как в Ниддене он обнаружил в почтовом ящике странное послание. Это был обгоревший экземпляр его книги «Будденброки», анонимно присланный ему в качестве «наказания» за то, что он публично предостерегал от установления нацистского режима.

Лион Фейхтвангер с женой Мартой этим летом тоже приехали в Восточную Пруссию, к этим удивительным, бесконечным дюнам на косе. Однажды обе пары встретились на пляже, но Катя Манн специально отвела взгляд, как Лион Фейхтвангер обиженно записал вечером в дневнике. Они — нежеланные гости при дворе Маннов (год спустя, на берегу другого моря, встречи уже не удастся избежать). На следующий день Фейхтвангеры возвращаются в Берлин, ленивый муж нахваливает жену, которая бодро ведет машину до Берлина без остановок. А он дремлет рядом. Это ему по вкусу.

В начале сентября Маннам тоже приходится вернуться в Мюнхен, у двух младших начинается учебный год. В последний вечер они вместе любуются закатом, когда солнце, похожее на золотую, пенящуюся таблетку от головной боли, погружается в море, — но без шарфа уже холодновато. Следующим утром они садятся на паром, идущий в Кранц [50], оборачиваются на свой синий дом на высокой дюне, машут людям на пристани, жителям деревни, которые прощаются со своим знаменитым гостем и его семьей, на этот раз сам Томас Манн тоже поднимает руку и неуверенно машет на прощание, как будто предчувствуя, что больше никогда в жизни не увидит свой дом в Ниддене на Куршской косе.

*

Только один человек может вынудить Иосифа Сталина к бегству — это Надя, его жена. Когда она злится из-за его измен, капризов или не может понять, как можно было заморить голодом миллионы людей на Украине, он закрывается в ванной на даче в Сочи. Садится на край ванны и ждет, пока она выпустит пар: «Ты мучишь свою жену, своего сына и весь русский народ». Он на всякий случай еще раз поворачивает ключ в замке. Один из главных палачей в истории человечества забаррикадировался в ванной, потому что боится своей разгневанной жены.

В возрасте трех лет она упала в Черное море, а он спас ее. В шестнадцать лет она влюбилась в своего спасителя, исхудавшего, только что вернувшегося из сибирской ссылки. Когда-то он пел в хоре, поэтому мог впечатлить ее ариями из «Риголетто». Потом он иногда писал ей: «Дорогая Татька, я ужасно скучаю по тебе. Таточка, мне так одиноко, приезжай поскорее» [51]. Но у них всё налаживается. В 1920 году рождается сын Василий, в 1926 году дочь Светлана, еще десять раз ей приходится делать аборт по желанию Сталина. Ее больничная карта в «золотые двадцатые» становится всё толще: постоянные боли в животе, ужасная мигрень, тяжелая депрессия, тревожность. Врачи пытаются успокоить ее с помощью таблеток кофеина, но они дают обратный результат. Пользуясь методом историко-дистанционного диагностирования, ее состояние в 1932 году можно назвать маниакально-депрессивным психозом. Внутренним черным морем.

И ей вряд ли помогает то, что Сталин с рождения такой же импульсивный, нервный и гордый, как его жена. Тем не менее в паузах между скандалами и драмами они клянутся друг другу в вечной любви. Просто невозможная пара, оба эгоцентрики, презрительно-холодные снаружи и пылающие огнем внутри. Может быть, они слишком похожи друг на друга, чтобы быть счастливыми вместе. Но если Сталин склонен к жестокости и проявляет ее, то Надя скрывается во тьме депрессий.

*

А что для тебя ад, спрашивает Симона де Бовуар перед сном, почистив зубы. Сартр приподнимается на кровати и отвечает: «Ад — это другие люди, пока ты не выпил с утра чашку кофе». Она смотрит него с довольно кислой миной, и он прибавляет: «Я имел в виду других людей, а не тебя, Симона. Bonne nuit».

*

Испытывать ненависть целый день — непосильная задача даже для Селина, самого холодного сердца и главного антисемита французской литературы. Иногда и он что-то любит или, по крайней мере, делает вид. Луи-Фердинанд Детуш (таково его полное имя, вообще-то слишком благозвучное) был сыном драчливого, нервного бухгалтера и холодной галантерейщицы со странностями, одержимой чистотой, то есть он был продуктом сурового детства, прошедшего в самых удручающих условиях. «У тебя совсем нет сердца», — говорит ему мать, когда он закрыл его из-за полученных травм. Селин понимает: «Настоящая ненависть идет изнутри, из молодости, растраченной на непосильную работу. Такую, от которой сдыхают». То есть вся мягкость и нежность умерли в нем еще до того, как две шальные пули Первой мировой оставили у него в душе и в голове новые раны, из которых потом на протяжении всей жизни сочились кровь и гной. А еще звон в ушах, тоже на всю жизнь, после того как рядом с ним в окопе взорвался снаряд. Его глаза, которые еще в детстве увидели слишком много, заставили Селина стать врачом, а потом, в «золотые двадцатые», они разглядели «Путешествие на край ночи», прославившее его. Нескончаемый апокалипсис, заполненный болезнями, гнойными ранами жестокого языка, этот невыносимо злой дебютный роман, головокружительная проза, которая местами крошится и разваливается, как под градом пуль.