Любовь среди руин. Полное собрание рассказов - [162]

И они молча простились.

Наступил ноябрь, сезон забастовок — и праздности для Майлза, непрошеной и бессмысленной; единственный промежуток времени, когда балетная школа продолжала работать, а дом смерти стоял пустой и холодный.

Клара жаловалась на недомогание. И начала толстеть.

— Просто от хорошей жизни, — говорила она поначалу, но перемена ее беспокоила. — Неужели все из-за этой скотской операции? — вопрошала она. — Я слышала, что одну из кембриджских девушек потому и «сократили», что она все полнела и полнела.

— Она весила девятнадцать стоунов[209], — сказал Майлз. — Я знаю, потому что об этом упоминал доктор Лучик. У него имеются серьезные профессиональные возражения против операции Клугманна.

— Пойду схожу к Начальнику Медицинского Управления. Там сейчас новый.

Когда она вернулась, Майлз, продолжавший бездельничать по милости забастовщиков, ждал ее среди семейных картин и фарфора. Она присела к нему на кровать.

— Давай выпьем, — предложила она.

Они любили вместе выпить вина, но из-за его дороговизны делали это довольно редко. Марку и винтаж выбирало Государство. На текущий месяц был заготовлен «Прогресс Порт». Клара держала его в малиновом графине богемского стекла с белой резьбой. Стаканы были современные — уродские, небьющиеся.

— Что сказал доктор?

— Он очень мил.

— Так что?

— Гораздо умнее предыдущего.

— Он подтвердил, что это как-то связано с твоей операцией?

— О да. С ней связано все.

— Он сможет тебя вылечить?

— Да, говорит, сможет.

— Отлично.

Они выпили вина.

— Тот первый доктор, он что, сделал не ту операцию?

— Кто их разберет! Новый доктор говорит, что у меня уникальный случай. Видишь ли, я беременна.

— Клара…

— Вот-вот… Неожиданно, да?

— Об этом надо подумать, — сказал Майлз.

Он подумал.

Наполнил бокалы.

И сказал:

— Незавидная участь для бедного детеныша не быть Сиротой. Это лишит его многих возможностей. Если будет мальчик, надо постараться зарегистрировать его как рабочего. Конечно, детеныш вполне может оказаться девочкой. В таком случае, — (радостно), — мы сможем сделать из нее танцовщицу.

— Да забудь ты о танцах! — крикнула Клара и вдруг расплакалась. — Не говори мне о танцах.

Слезы лились ручьями. Не от раздражения, а от безудержного безутешного горя.

На следующий день она исчезла.

IV

Близилось пришествие Санта-Клауса. Магазины ломились от куколок из регенерированного каучука. В школах дети пели старые куплеты о мире и доброй воле. Забастовщики вернулись на свои рабочие места, дабы не лишиться сезонных премий. На хвойных деревьях развесили гирлянды из электрических лампочек, и в топках Купола Безопасности снова заревело пламя. Майлза повысили. Теперь он сидел рядом с заместителем архивариуса и помогал штамповать и подшивать документы покойников. Это была более тяжелая работа, чем та, к которой он привык, к тому же он истосковался по обществу Клары. В Куполе и на Древе Доброй Воли в автопарке гасли огни. Он прошагал по поселку полмили до жилища Клары. Другие девушки ожидали своих «консортов» или отправлялись искать их в Рекреаториуме, но Кларина дверь была на замке. Приколотая к ней записка гласила: «Майлзу: ненадолго уехала. К.». Злой и озадаченный, он вернулся в свое общежитие.

У Клары, в отличие от него, были дяди и двоюродные братья-сестры, разбросанные по всей стране. После операции она стеснялась их навещать. Теперь же, по мысли Майлза, нашла у них убежище. Изводил его именно этот способ ее побега, так не сообразующийся с ее кротким нравом. Всю рабочую неделю он не думал ни о чем другом. Собственные упреки звучали у него в голове аккомпанементом ко всему, чем он занимался в течение дня, а ночью он лежал, не смыкая глаз, слово за словом прокручивая в уме каждый их разговор и каждый момент их близости.

Спустя неделю думы о ней стали спазматически-регулярными. Их тема надоела ему нестерпимо. Он изо всех сил старался выкинуть ее из головы, как иные стараются, скажем, побороть приступ икоты, — и столь же безуспешно. Мысль о Кларе возвращалась спазматически-бесконтрольно. Засекая время, он обнаружил, что она приходит каждые семь с половиной минут. С мыслью о ней он засыпал и с мыслью о ней просыпался. Но в промежутке все-таки спал. Он консультировался у ведомственного психиатра, и тот сказал ему, что его тяготит ответственность отцовства. Но изводила его мысль не о Кларе-матери, а о Кларе-предательнице.

На следующей неделе он думал о ней каждые двадцать минут. Еще через неделю он думал о ней хотя и часто, но не постоянно — только когда ему напоминало о ней что-то извне. Он начал поглядывать на других девушек и решил, что излечился.

Он, не отводя глаз, смотрел на девушек, с которыми сталкивался в тускло освещенных коридорах Купола, и они смело отвечали ему тем же. Наконец одна из них остановила его и сказала:

— Когда-то я уже видела тебя с Кларой… — Упоминание ее имени отозвалось болью, от которой пропал всякий интерес к другим девушкам. — Я была у нее вчера.

— Где?

— В больнице, конечно. Ты что, не знал?

— Что с ней?

— Она не говорит. Да и никто в больнице не говорит. Ее там держат в режиме строжайшей секретности. Если хочешь знать, я думаю, с ней произошел несчастный случай, и в нем замешан какой-то политик. Другой причины всей этой суматохи я не вижу. Вся в бинтах, а веселится, что вешний жаворонок.