Любовь поры кровавых дождей - [149]

Одним словом, неприязнь, возникшая с первой же минуты по отношению к новому комдиву, укреплялась все более.

Колосков приблизился к орудию, с силой повернул ручку вертикального прицела, быстро опустил вниз ствол, потом снял брезентовый чехол и заглянул внутрь.

Бой только что закончился, и орудийный расчет еще не успел прочистить жерло. Я подумал, что новый командир дивизиона сейчас начнет распекать нас за это, но он, словно ничего не заметив, как бы между прочим спросил:

— Когда вы меняли лайнер? Должно быть, вчера?

Я был поражен — заметить в закопченном жерле новый лайнер мог лишь артиллерист с огромным опытом.

Неужели этот долговязый капитан таков? Не верилось мне в это: думаю, случайно попал в точку.

Правда, ни я, ни он не вызывали бойцов орудийного расчета, но они сами вышли из укрытия и наблюдали за нами, стоя неподалеку.

— Который из вас командир этого орудия? — спросил Колосков.

— Я, товарищ капитан, — встал во фронт сержант Кирилин.

— Откуда ты родом?

Мне и это не пришлось по душе — никто из нас не обращался к рядовым на «ты». Такая фамильярность в нашем дивизионе не поощрялась.

— Москвич я, товарищ капитан.

— Как фамилия?

— Кирилин, товарищ капитан!

Колосков вдруг всплеснул руками и громко захохотал. Никто из нас не понял причины его внезапного веселья.

Колосков повернулся ко мне и, словно оправдываясь, пояснил:

— У меня был друг — такой же артист, — он кивнул в сторону сержанта и утер выступившие на глазах слезы.

— Я не артист, — с явной обидой проговорил сержант.

Колосков захохотал еще громче, плечи его тряслись, грудь заходила ходуном.

— И мой приятель тоже уверял, что он не артист, но я все равно величал его артистом…

Мы стояли в полном недоумении, уставясь на развеселившегося гостя. Честно говоря, у меня даже мелькнула мысль: не валяет ли он перед нами дурака?

— Кирилин! — повторял капитан, давясь от смеха. — Как только я взглянул на него, — показал он пальцем на сержанта, — сразу подумал, до чего же он похож на моего Кирилина, а этот артист и впрямь Кирилин… Это ж надо!

Капитан хохотал, а мы терялись в догадках: во-первых, почему наш сержант — артист, а во-вторых, кого он напомнил Колоскову? Но, судя по всему, наше недоумение Колоскова волновало очень мало.

— Мы с тобой, Кирилин, потом побеседуем. А пока у меня дела — надо поглядеть, что ваша батарея собой представляет.

Капитан своим журавлиным шагом двинулся к электромеханическому прибору. Едва приблизившись к нему, он, прищурив глаза, посмотрел на винт вертикального прицела.

— Не смазано, — констатировал он, — наверно вы хотите удвоить количество феррум-эс-о, — назвал он химическую формулу ржавчины, иронически поглядев на меня.

Я готов был сквозь землю провалиться.

— Где там у вас командир приборного отделения?

Услышав вопрос Колоскова, я понял, что сейчас действительно разыграется комедия. Дело в том, что у нас было двое Кирилиных — командир расчета и командир приборного отделения. Нас это, разумеется, не удивляло и не смешило. Но если капитан по поводу одного Кирилина поднял такой шум, то что же он сделает, услышав о втором!

Шаг вперед сделал широкоплечий сержант — командир приборного отделения. Но фамилии своей не назвал.

Я понял, почему он так поступил, и про себя улыбнулся.

— Как фамилия? — Капитан сдвинул брови.

— Кирилин.

Колосков метнул на сержанта быстрый взгляд и от удивления едва не разинул рот. После небольшой заминки, поняв, что это не шутка, он взмахнул длиннющими руками и шлепнулся своим тощим задом на стоявший там же ящик для снарядов так неуклюже, что мы все от души расхохотались.

Сам капитан, задирая поочередно длинные, как жерди, ноги, колотил каблуками и так хохотал, что, глядя на него, невозможно было удержаться от смеха.

Я видел, что бойцов совсем не смущает столь необычное поведение командира дивизиона. Напротив, все хохотали от души и с откровенной симпатией смотрели на непосредственного капитана. Сомнений быть не могло — долговязый командир своей простотой мгновенно завоевал сердца солдат.

Не знаю, как долго бы продолжалась эта забавная сцена, если бы не раздался сигнал тревоги.

В нашем тогдашнем положении такой сигнал не предвещал ничего хорошего — или надо было ждать атаки с воздуха, или готовились к наступлению стрелковые части.

К моему великому удивлению, тревога не произвела на Колоскова особого впечатления — он даже смеяться перестал не сразу. Бойцы уже выстроились возле своих орудий, когда он неторопливо поднялся, затянул ремень и бодро и, как мне даже показалось, весело гаркнул замершей в ожидании батарее:

— А ну, братцы артиллеристы, покажем фрицам, чего мы сто́им! Капитан, — обратился он ко мне, и я снова поразился: теперь в его глазах не было ни веселья, ни доброты, они были суровыми и ледяными, — если вы позволите, я сам буду командовать огнем. Как меня перевели в дивизион, я истосковался по настоящей стрельбе, день и ночь копаюсь в этих проклятых бумажках, будь они трижды неладны! — Колосков говорил громко, и мои бойцы переводили удивленный взгляд с него на меня. — Если мы будем бить прямой наводкой, то этими двумя орудиями займешься ты, а этими двумя — я, — капитан рукой показал на орудия, — а вы, братцы артиллеристы, поглядите, кто посильнее будет — я или ваш командир! Вот ты, Кирилин… нет не этот, а которого я артистом окрестил, зарядов возле орудий не наваливай, пусть их подносят из укрытия. Чего робеешь? Думаешь, не будут поспевать? Это такие молодцы — в секунду быка освежуют, а может, и тебя в придачу! А не будут поспевать — тем хуже для них, снимешь ремень и исполосуешь задницы так, что они сидеть не смогут, есть будут стоя, как верблюды. Плохой артиллерист — хуже слюнявого верблюда, таким мы покажем кузькину мать!..