Любовь поры кровавых дождей - [148]

Этот бугорок был насыпан искусственно и замаскирован мхом, ветками и травой. Сделано это было так искусно, что неопытный глаз не заметил бы в нем ничего подозрительного.

На наше счастье, болотистая местность не позволяла немцам использовать танки, в противном случае они бы смяли нас немедленно.

После того как соединения Второй ударной армии прекратили наступление и перешли к так называемой «жесткой обороне», инициативу перехватил враг. Не проходило дня, чтобы они при активной поддержке авиации и артиллерии не атаковали нас. Иногда мы даже удивлялись, что после длительной артиллерийской и авиационной подготовки (которая длилась порой целыми часами) только один полк шел в атаку. Видимо, немецкое командование знало о тяжелом положении наших частей. Они берегли живую силу и пытались наносить нам ущерб с помощью авиации и артиллерии, выжидая подходящего времени, чтобы разбить нас одним ударом.

Бесконечные диверсии, внезапные атаки и беспрерывные бомбежки усугубляли положение и без того обескровленных наших частей. К этому прибавились перебои с доставкой продовольствия и трудности с боеприпасами. С тыла Вторую армию рассекал широкий Волхов, и немцы постоянно выводили из строя наши понтонные переправы или наспех наведенные мосты.

Фашистский генералитет прибег к излюбленному тактическому приему: хотя до сих пор они наступали на нас постоянно в одном и том же направлении, но главный свой удар они готовили совсем с другой стороны, всего в каких-нибудь двадцати километрах от нас, как это выяснилось в дальнейшем. Подготовка эта велась с величайшей тщательностью и предосторожностью.

Ранним утром поздней осени, на третий или четвертый день после того, как Колосков принял дивизион, дежурный доложил мне, что на батарею прибыл какой-то командир с двумя красноармейцами.

— Чего ж ты не спросил, кто он? Почему не потребовал документы? — упрекнул я дежурного.

— Да какой-то долговязый командир в такой допотопной шинели — наверняка из стрелковых частей, артиллеристы так не выглядят! Похож на только что вылупившегося птенца. На петлицах никаких знаков отличия — даже не разберешь толком, в каком он чине… Так-то видно, что командир, двое солдат с ним, — сбивчиво оправдывался мой подчиненный.

— Веди их сюда!

Я вышел из блиндажа и в ожидании гостей присел на валявшееся тут же бревно.

Вскоре появились и незваные гости — впереди шел и впрямь саженного роста детина, он был на голову выше своих спутников, а возможно, казался таким высоким из-за несуразно длинной шинели.

«Кто бы это мог быть?» — подумал я, глядя на совсем юного безбородого командира с пушистыми бакенбардами и толстыми негритянскими губами, придававшими ему вид обиженного подростка. Большие голубые глаза его глядели ласково. Только что появившись, он улыбался как-то странно, не поймешь — насмешливо или доброжелательно. Сначала он приветствовал меня по-военному, потом протянул руку и так невнятно пробормотал: «Капитан Колосков», что я не сразу понял, с кем имею дело.

«Так вот каков этот новый командир дивизиона!» — с досадой подумал я. Дивизион наш был образцовой боевой частью. И командный, и рядовой состав считался отборным. У нас такие молодцы воевали — глаз не оторвешь. А этот!.. И где только откопали это огородное пугало!

Я почувствовал себя оскорбленным и недобрым словом помянул в душе тех, кто прислал в наш дивизион этого «начальничка».

Когда после небольшой заминки я взглянул на капитана, то, прямо скажу, обомлел — его проницательный взор говорил, что он слово в слово прочел мои нелестные о нем мысли. Казалось, он понял все, что я мог подумать про себя. А на губах его продолжала играть та же непонятная, ироническая улыбка, хотя глаза смотрели по-прежнему ласково. Он снял фуражку и левой ладонью приглаживал набок свои негустые каштановые волосы.

— Что, товарищ капитан, ждали более солидного командира? — с обезоруживающей прямотой выпалил он, уже не улыбаясь, но глядя все так же доброжелательно. Голос у него был как у молодого петушка — ломкий, неустоявшийся.

— Да нет, почему же, — солгал я, чувствуя себя крайне неловко.

«Наверно, он не такой уж неопытный и зеленый, как может показаться с первого взгляда», — подумал я и только тогда вспомнил, что капитан как-никак мой непосредственный начальник и я должен доложиться ему по всей форме.

Рапорт получился у меня какой-то вялый и не шибко боевой, но капитан задал в ответ совсем неожиданный вопрос:

— Ты, часом, не философ? — При этом он похлопал меня по плечу и добавил: — Признаюсь, с философами я еще не встречался, ты — первый!

По моим расчетам, Колосков должен был быть младше меня лет на шесть-семь.

— Ну, пошли, покажешь мне батарею, — очень просто, по-домашнему сказал он и, не дожидаясь меня, широким шагом направился к ближайшему орудию.

Я только сейчас заметил, какие на нем громадные сапоги. Наверное, такое впечатление создавалось оттого, что ступни у него были длинные, а тощие ноги в широких голенищах торчали как жерди.

Говоря по правде, его простецкое обращение показалось мне странным. Прежний командир дивизиона держался всегда очень официально: и сам не любил панибратства, и других не подпускал близко. А этот вел себя по-свойски.